— Однако вы справедливо указываете, — продолжал Флегонт, помолчав. — Город большущий, не то что наш Тамбов. И людей умных не счесть. А ну, в Питер так в Питер! — и привычно тряхнул головой.

Таня дала ему питерский адрес Ольги Лахтиной, попросила наведаться к ней.

— Ольга будет знать, когда я приеду.

Флегонт молча взял бумажку, что-то хотел сказать, махнул рукой и ушел.

Таня долго смотрела ему вслед.

Лощину продувал майский ветер, клонил к земле одинокую иву, крутил пыль на пригорке. Флегонт поднялся на крутогор, помахал Тане рукой и исчез.

До этой минуты Таня еще колебалась, ехать ли ей в Питер, — невыразимо жаль было оставлять отца в одиночестве, хоть бы год пожить с ним! Но решение Флегонта положило конец колебаниям.

Она поедет туда, где будет он, потому что в нем ее жизнь, потому что куда он пойдет, туда и она пойдет, и где он живет, там и она будет жить.

Чтобы повернее сбить со следа полицию, Флегонт с месяц проработал в деревне в окрестностях Петербурга, у финна, державшего слесарную мастерскую. По воскресеньям он ездил в столицу, прислушивался и присматривался.

Однажды, решив, что прятаться, пожалуй, довольно, Флегонт вспомнил совет Сидорыча, направился на Шлиссельбургский тракт. Работу он нашел удачную. Завод, о котором говорил Сидорыч, только что получил крупный заказ от правительства и по этому случаю расширялся и набирал рабочих.

Еще в Тамбове Сидорыч, прощаясь с Флегонтом, говорил ему:

— Вот в Питере мастеровой народ — не нашему чета. Там, брат, поднимается сильно могучая рать. Там за себя постоять умеют. Они через все огни и воды прошли, им сам черт не страшен! Среди них, знаешь, какие люди были? Ого!.. Ткач Алексеев, Халтурин… Не люди — горы араратские!

Слова Сидорыча запомнились Флегонту, и он внимательно наблюдал за своими соседями.

Вот этот старик — кто же его знает, может быть, он и Алексеева и Халтурина видел? Окружающие звали старика Апостолом и шепотком рассказывали, будто он был в дружбе с людьми, убившими царя Александра Второго.

Как он спасся от преследований, то никому не было известно. Почему и за что убили царя Александра? Мастеровые говорили, что убийство царей — дело бесполезное Флегонта поразил такой ответ, и он долго размышлял над ним.

Как то, осмелев, Флегонт подошел к Апостолу. Это странное имя назвал Флегонту Сидорыч. Сказав, кто посоветовал обратиться к нему, Флегонт выжидающе замолчал.

Могучий старик суровым взглядом уставился на него.

— Стало быть, все носят Сидорыча ветры по Руси-матушке? Тож, башковитый парень, коренной пролетарий. A ты грамоте учен?

Флегонт рассказал о беседах с Настасьей Филипповной, о прочитанных книгах.

— Да, парень, — заметил Апостол, — грамота, конечно, великая вещь, учись, пока ум молод. Но надо, чтобы душа не из одних книжек правду вычитывала, а чтобы из самой жизни добывала. Тогда и на смерть пойдешь, глазом не моргнешь. Только это я так, к слову. А ты учись, парень, если есть охота, — одно другому не помеха.

Чем Флегонт расположил к себе Апостола, неизвестно Может быть, рекомендация Сидорыча повлияла на старика, может быть, угадал Апостол во Флегонте человек, которым стоит заняться.

Несколько раз Апостол уходил с завода, поругавшись с начальством, под горячую руку он посылал ко всем чертям мастеров и директоров, потом опять появлялся в цехе и работал до новой бунтарской вспышки. Начальство ненавидело и ценило Апостола: за непревзойденное мастерство ему прощалось то, что никогда бы не сошло с рук обыкновенному рабочему. Любое неосторожное слово, малейшее недовольство заводскими порядками — и провинившегося немедленно выбрасывали за ворота.

Иногда за таких вступался Апостол, грозил уйти вместе с тем, кого выставляли вон.

Он многих выручил из беды, но благодарностей не терпел, и если кто из спасенных им приходил с изъявлением чувств, Апостол обрывал его на полуслове.

Приземистый, нескладный, с лицом, обезображенным оспой, с глазами колючими и дерзкими, резкий и неприветливый, он при первом знакомстве отталкивал от себя людей. Он ходил в легоньком пальто, в штиблетах, шапки никогда не носил.

Поговаривали, что сам он из тверских мужиков, но с деревней давно покончил счеты. Отчаявшись уговорить жену последовать за ним, он расстался с ней.

Апостол никогда не подтрунивал над привязанностью Флегонта к деревне. Он осторожно снимал с Флегонта шелуху предрассудков, мешавших парню стать настоящим пролетарием.

Флегонт нравился ему прямым, смелым взглядом и медлительностью, проистекающей от серьезности, но больше всего любил старик слушать песни Флегонта. В обеденный час, проглотив краюху хлеба и запив ее водой, Апостол начинал упрашивать Флегонта спеть что-нибудь «эдакое щипательное». К Апостолу присоединялись другие мастеровые; Флегонт пел, а старик плакал, нисколько не смущаясь обильных слез.