Находились в селе храбрецы, не раз пытались раскопать курган. Но всегда случалось что-нибудь такое, что пугало искателей Книги Печатной. То вдруг появится белый баран с черными глазами, то нагрянет гроза и курган как бы затрясется, то под землей раздастся колокольный звон.

— Стало быть, не те люди берутся за дело, — решали старики.

Повезло сельскому пастуху, человеку смиренному и тихому: роя невдалеке от кургана ямку для костра, он извлек из земли изъеденный ржавчиной кинжал.

Весть о находке стала известна всему селу, и старики порешили, что именно этим кинжалом зарезался атаманский сын. Они уговаривали пастуха попытать счастья и тронуть курган. Пастух отказался: он не считал себя достаточно подготовленным к тому, чтобы одолеть атаманское заклятье. Им, мол, должон быть человек святой, беспорочной жизни. А такого пока не находилось.

Между тем время шло, а милости насчет большой волицарь не объявлял. Покупать землю в вечность могли только богатеи. Цены на нее росли каждый год: за двадцать лет с девятнадцати рублей за десятину цена поднялась до шестидесяти рублей. Худородные наделы между тем тощали, и если при дедах с десятины снимали пятьдесят пудов ржи, то внуки не снимали и сорока.

Была у села еще одна беда: распри с барским управляющим из-за отрезков, из-за потрав и нарушения границ улусовских владений становились все более жестокими.

Много раз на сходках умные люди уговаривали мир купить отрезки. Наконец, доведенные до крайности, мужики дали согласие.

Однако к тому времени и Улусов оценил всю драгоценность отрезков, понял, что, владея ими, он может делать с Двориками все, что его душе угодно. Управляющему был отдан приказ: отрезки не продавать.

Село приуныло, а Улусов похвалялся перед соседями:

— У меня двориковские мужики как караси на удочке. Я их отрезочками под самые жабры подцепил. Я их заставлю на меня работать, как они и крепостными, мерзавцы, не рабатывали!

Долго старики уговаривали барина пожалеть обчество. Поломавшись, Улусов согласился, но выставил условие: теснившие село отрезки он отдавал не за плату, а даром, и предложил мужикам еще две тысячи десятин в вечную аренду. Взамен мужики, — разумеется, речь шла о бедноте и крестьянах среднего достатка, — должны были обрабатывать остальную барскую землю и весь урожай с нее свозить в имение.

Сначала крестьяне ничего не поняли. Что-то уж слишком щедр князь-батюшка! Отрезки отдает даром и в аренду просит принять две тысячи десятин! Чудно… А потом уразумели. Улусов, привыкший к тому, что земля его обрабатывалась дешевыми рабочими руками, разорялся. Вольнонаемные рабочие стоили дорого, да и работали они кое-как. Вот он и вздумал обмануть мужиков и, отдав им ненужные отрезки, получить даровую рабочую силу и тем спасти хозяйство от окончательного разорения.

Мир, смекнув, что вместо одних кандалов на него надевают другие, отверг барское предложение. Тут-то и посыпались на Дворики бесконечные взыскания за неуважение к господской собственности. Выйдет куренок на отрезок — штраф, проедет мужик к своему полю по барской меже — штраф, прогонит пастух стадо к водопою через барскую землю — штраф!

Мужики платили штрафы или давали подписку заплатить долг в указанный барином срок. Приходил срок, и управляющий являлся за долгами. Мужики валились ему в ноги и просили обождать. Управляющий снисходил к ним, но долг сразу вырастал вдвое. Наступало время, снова появлялся управляющий, и долг вырастал уже в четыре раза. Да к расписке еще добавлялось, что ежели, мол, я, такой-то, не заплачу долга в срок, то и лошадь моя, и корова моя, и изба моя, и все, что в ней сыщется, поступают за неустойку. Ежели же и того не хватит для расчета — заплатит мир.

Приближался и этот день — управляющий передавал расписку в суд. Мужики жаловались барину, тот отсылал их к управляющему. А управляющий ладил одно: берите отрезки, две тысячи десятин в аренду за отработку и богатейте с богом!

Мужики продолжали упорствовать.

Улусов бесился от ярости. Сынок его, Никита Модестович, служил в гвардии и стоил так дорого, что денег, выколачиваемых из оставшейся земли, едва хватало на переводы в Питер.

Сам князек был избалован привольной барской жизнью, любил покутить, каждый год ездил на целебные воды Карлсбада и шалил с тамошними дамочками, падкими на богатых русских старичков.

Он заложил и перезаложил имение, распродал леса, часть земли, а золото уплывало из рук так же быстро, как и приплывало.

И все-таки Улусов одолел двориковских мужиков. Недоимки, долги, недороды подкосили их.

Покричав для порядка, мужики в конце концов согласились на барские условия и подписали с Модестом Петровичем договор: отрезки он отдает селу, мужики берут у него в вечную аренду (мир особенно нажимал на вечность аренды) две тысячи десятин за обработку остальной барской земли кругами. А это означало, что каждый хозяин обязан был обработать барину три десятины — пара, ярового, озимого: посеять, снять и засыпать хлеб в барские закрома.