— Еще бы! Наверно, она из тех куриц, которые уверяют, что «муж меня не понимает»!

— Не знаю. Возможно. Ее муж убит на войне.

Бэббит тяжело поднялся с кресла, подошел к Полю, похлопал его по плечу, виновато бормоча что-то себе под нос.

— Честное слово, Джордж, она хорошая женщина, и жизнь у нее была жуткая. Мы так друг друга поддерживаем. Уверяем, что лучше нас двоих никого на свете нет. Может быть, мы и сами в это не верим, но до чего хорошо, когда есть человек, с которым чувствуешь себя просто, легко, никаких ссор, объяснений.

— И больше между вами ничего нет?

— Нет, есть! Ну, чего же ты? Ругай меня!

— Да за что тебя ругать… Не скажу, чтоб мне это очень нравилось, но…

И вдруг в порыве великодушия, чувствуя, как его переполняют добрые чувства, он выпалил:

— Не мое это дело, черт побери! Я для тебя на все пойду, помогу тебе, если только чем-нибудь можно помочь!

— Можно. Мне сюда из Экрона переслали письма Зиллы, и, по-моему, она начинает подозревать, что я не зря так задержался. Она вполне способна напустить на меня сыщика, а потом явиться в Чикаго, ворваться со скандалом в ресторан, наброситься на меня при всех.

— Я сам поговорю с Зиллой. Такого ей наплету, когда приеду в Зенит…

— Не знаю, пожалуй, не стоит! Ты чудесный малый, но боюсь, что дипломат ты неважный! — И, увидя, что Бэббит сначала обиделся, а потом рассердился, Поль торопливо продолжал: — Я хочу сказать — с женщинами! Понимаешь, с женщинами! Конечно, в деловом отношении такого, как ты, поискать; но я говорю именно про женщин. Зилла может быть и груба и резка, но она совсем не дура. Она из тебя вмиг все вытянет!

— Ну, ладно, — как хочешь… — Бэббиту было жалко, что ему не доверяют роль тайного агента. Поль старался его утешить:

— Конечно, ты можешь ей сказать, что был в Экроне и видел меня там.

— Вот это здорово! Честное слово, здорово! Да мне же непременно надо побывать в Экроне, осмотреть участок, где кондитерская! Непременно надо! Вот незадача — человеку так хочется поскорее добраться домой! Скажи, какая незадача! Ей-богу, правда! Вот уж незадача, черт подери!

— Ладно, ладно! Только ради всех святых, не преувеличивай, ничего не приукрашай! Мужчины всегда врут слишком сложно, слишком искусно, и женщины сразу начинают что-то подозревать. Оно и выходит… впрочем, давай выпьем, Джорджи. У меня есть джин и вермут остался.

И тот самый Поль, который обычно отказывался от второго коктейля, сейчас выпил и второй и третий. У него покраснели веки, заплетался язык. Он неловко шутил, говорил сальности.

И, сидя в такси, Бэббит с удивлением почувствовал, как у него на глаза навертываются слезы.

Он не открыл Полю свои планы, но действительно остановился в Экроне от поезда до поезда только ради того, чтобы послать Зилле открытку: «Заехал сюда по делу, встретил Поля». Вернувшись в Зенит, он зашел к ней. И если, появляясь на людях, Зилла слишком красилась, слишком мазалась, слишком решительно затягивалась в корсет, то домашние горести она переносила в грязном синем халате, рваных чулках и посекшихся розовых шелковых туфлях. Она очень исхудала. Бэббиту показалось, что у нее стало вдвое меньше волос, чем раньше, да и остатки эти весьма жидковаты. Она валялась в качалке, среди пустых коробок из-под конфет и бульварных журнальчиков, и в голосе ее звучала то насмешка, то горечь. Но Бэббит был оживлен, как никогда:

— Привет, привет, Зил, старушка, отдыхаешь, пока муженька дома нет? Неплохо, неплохо! Ручаюсь, что Майра ни разу не встала раньше десяти, пока я был в Чикаго. Скажи, можно мне взять ваш термос — специально зашел одолжить у вас термос. Хотим покататься на санках, — надо взять с собой кофейку. А ты получила мою открытку из Экрона, где я писал, что видел Поля?

— Да. А что он там делал?

— То есть как это — что он там делал? — Бэббит расстегнул пальто, присел на ручку кресла.

— Будто ты не знаешь, о чем я! — Она с раздражением хлопнула ладонью по страницам журнала. — Приставал, наверно, к какой-нибудь кельнерше, или маникюрше, или еще к кому-нибудь.

— А, черт, вечно ты намекаешь, будто Полю только и дела, что волочиться за юбками! Во-первых, это не так, а если б и было так, то ты сама виновата: зачем вечно грызть его, вечно ему вдалбливать бог знает что. Не хотел я затевать этот разговор, но раз уж Поль в Экроне…

— А он действительно в Экроне? Я знаю, что у него в Чикаго есть какая-то ужасная особа, которой он пишет…

— Да я ж тебе говорю, что видел его в Экроне! Ты мне не веришь, что ли? Хочешь сказать, что я вру?

— Нет, нет… Но я так беспокоюсь!

— Ага, вот оно! Это-то меня и бесит! Ты так любишь Поля, а сама мучаешь его, ругаешь, как будто ты его ненавидишь! Никак не могу понять, почему это чем больше любят человека, тем больше его мучают.

— Любишь же ты Теда и Рону, а сам их вечно грызешь.

— Что? Ну, это совсем другое дело. А кроме того, я их вовсе не грызу. Наши отношения не назовешь грызней. Но ты только взгляни на Поля: лучше, добрее, умнее его на всем божьем свете не найдешь. И тебе должно быть стыдно так его поносить. Ты с ним разговариваешь хуже всякой прачки! Не понимаю, как можно опускаться до такой степени, Зилла!