Шрифт:
Мария.
Кем я была вашему отцу?.. Как это выразить?.. Разве знает человек, что он составляет для другого… Иногда, пожалуй, бремя, любовь, гнет и тормоз… Ведь все так перемешано в жизни двух людей… Сами они едва ли знают… И вот приходит ребенок, и поднимает руки, и спрашивает: кем были вы моему отцу?.. Кем я была ему? Иногда, быть может, многим, иногда — ничем… Было время…
Она не может от волнения продолжать свою речь, затем порывисто подходит к столу и достает из-под разбросанных листков рукопись.
Вот… читай… здесь… может быть, он сам говорит…
Фридрихв растущем волнении, с радостным и, в то же время, гневным восторгом перелистывая рукопись.
«Геро и Леандр»?!. Его рукопись… почерк отца?.. Она у вас… а мне говорили, что он уничтожил ее и день венчания… Как могли они… они говорили мне…
Мария.
Да, чего только они не говорили!..
Фридрих.
Его рукопись!.. Найдена вновь… существует… не уничтожена!.. Шильон, 1861… Шильон?.. Отец писал это в Шильоне?.. А они говорили: во Флоренции… Стихотворение на титульном листе… Я не знаю этого стихотворения… Вам… вам посвященное… можно мне прочесть его… можно?
Мария,прислонившись к стене, с закрытыми глазами.
Прочтите его!.. Прочтите вслух… чтобы мне еще раз услышать его в звуках вашего… его голоса…
Фридрих,дрожащим голосом, начинает читать.
В былые годы мы единство В страстях и горестях нашли, Мы в общих муках материнства Мечту на свет произвели. И эта песнь, бежав из плена, Тебе одной посвящена. Мария! Мать! Сестра! Жена! В веках признательность нетленна.Мария,мечтательно повторяя последнюю строку.
В веках признательность нетленна!
Фридрих,пылко.
Но ведь это… это чудовищное заблуждение… вам… вам посвящена эта поэма!.. А я, мы все… весь свет думал, что моей матери… С детских лет благоговейно взирал я на нее, как на ту, чья жизнь послужила канвою для этой вечной поэмы… А она вдохновлена вами! Вами!
Вскакивая.
Дайте мне… дайте мне эту рукопись! На один только час!
Мария.
Но зачем?
Фридрих.
Я должен им показать ее! Пусть они знают!
Мария.
Какой же вы ребенок!.. Вы думаете, ваша мать… не знает этого так же… как я…
Фридрих.
Она знала… она… знает это? и Бюрштейн тоже?
Бурно.
Но, в таком случае, это обман! Ложь, которая вопиет к небу! Так вот как… вот как они хранят отцовскую память?!. О, теперь я понимаю их боязнь, их испуг!.. Теперь я знаю все… но ведь я всегда знал, всегда чувствовал это… О, теперь мне все становится ясным… Но как они дерзнули так подделать его слова, его живые слова?.. На-смерть растоптать жизнь, которая была ему дорога!..
Мария.
Да, на-смерть растоптать, Фридрих Франк, это вы правду сказали. Они меня па-смерть раздавили, заживо втоптали в землю, разбили надгробную плиту с моим именем, чтобы никто не узнал, кем я была… Но вы это узнаете, вы, его сын, узнаете, как много они скрыли… все, все… О, эти полные отчаяния годы безвестности… О, эти первые годы забот и страшной нищеты… когда целыми ночами мы сидели, зимою, в нетопленной комнате… он — за работою, а я — за шитьем, пока у меня не застывали пальцы и глаза не затуманивались слезами… Так сидели мы… и это длилось годы, — чтобы только заработать несколько марок и чтобы он мог продолжать учение… Мы голодали, чтобы скопить денег на экзамен, пфенниг за пфеннигом… Мою последнюю юбку отнес он в заклад, чтобы попытать счастье в игре… Ах ведь он всегда носился с безумной мечтою сразу разбогатеть, вырваться из нищеты, добиться возможности творить… И когда я потом получила небольшое наследство от тетки, мы уехали в Швейцарию, в Шильон, и там он впервые почувствовал себя свободным, там создал он свои великие произведения… из моей крови, из моих ночей он сотворил их. Это — мои дети… и у меня их отняли, украли… раздавили меня на-смерть… как паука, как мерзкое и грязное животное, вымели меня метлою из его творений… из памяти… выгнали меня из дому, как чужую…
Фридрих.
Ради создателя… в трилогии… это видение в ночи, тень над его письменным столом… скрип ножниц, проскальзывающий в стихотворение… эти прекраснейшие из его стихов…
Мария.
Они — мои, мои! Как и эти письма! Как «Геро и Леандр»! И все они у меня украли… все! Как и его самого!
Фридрих.
Постойте… одно мгновенье… Дайте мне притти в себя… Все это на меня обрушилось так внезапно… Постойте.
Быстро ходит взад и вперед, потом вдруг останавливается.
Но как могли вы молчать? Как терпели этот обман?
Мария.
Я молчала… потому что не могла это представить себе… Как и вы, я думала всегда, что это невозможно… всегда надеялась, что будет день, когда кто-нибудь встанет и скажет: «Правду! Мы требуем правды! Ради живого человека!..» Но они все глубже зарывали меня в землю, все больше лжи валили на меня, пока… пока я не стала задыхаться от омерзения… Мне надо было крикнуть: «На помощь!» — но я не хотела… Я не переставала надеяться, что кто-то явится…