Нет! Нет! Мы друг друга не понимаем. Существуют вещи, которых я не понимаю, потому что не хочу их понимать, и сравнения, которых я не потерплю. Этот дом — закон: твои отец начертал его, начертал чистым, и я буду его блюсти. Ни один человек не перешагнет этого порога, если не живет по его закону, если недостоин его. У меня нет ничего, кроме этого завещания, но я его буду блюсти — против всех, против всех — и так же, как я вчера указала на дверь этой женщине, потому что она… так же я удалю отсюда всякую другую, недостойную его…

Фридрих.

Если ты хочешь этим сказать…

Леонора.

Этим я хочу сказать, ясно и прямо, что эта… особа… эта дочь алкоголика… твоя… приятельница… никогда не станет, покуда я живу на свете, блюстительницей наследия Карла-Амадея Франка перед лицом человечества и не будет носить его имени; я хочу сказать, что этих покоев я ей не уступлю, что этого наследия с ней не разделю, а скорее отдам его государству, народу, нации, ибо этот дом не груда дерева и камней, а воспоминание, религия и символ нравственной силы. Я не отдам его такой… Словом, я буду отстаивать его против всех… против всех…

Бюрштейн.

Но, фрау Леонора…

Леонора.

Ваше заступничество, к сожалению, не интересует меня. Вы уже приняли решение против меня, и я знаю, что я одна. Одна, но я стойко держусь! Кто не со мною, тот против меня! Здесь только два стана: верность и измена. Я никого не удерживаю, но кому дорого дело жизни Карла, тот должен быть со мною. Кто неспособен на жертву, тот здесь чужой. Я не потерплю здесь никого, кто не подчиняется закону этого дома…

Фридрих.

Иными словами, ты мне отказываешь от дома?

Леонора.

Тебе придется сделать выбор: она или я!

Фридрих.

Я… сказал тебе… он сделан непреложно… А если ты запираешь передо мною двери этого дома… то я этому почти рад.

Леонора вздрагивает.

Фридрих.

Попытаемся же говорить спокойно. Я хочу сказать… Мне было трудно на это решиться, но теперь легко, раз меня вынуждают. То, о чем ты только что заявила, я чувствую сам уже давно: я этому дому чужой. Быть может, не навсегда, но теперь. Этот дом гнетет меня, я не могу здесь работать, воздух Здесь… чересчур крепок… может быть, и чересчур чист… Здесь живет подлинной жизнью только один человек — мой отец. Для второго здесь больше нет места. Я же хочу своей собственной жизни, а в этом доме она невозможна. Пора мне стать самому чем-нибудь и перестать быть сыном своего отца…

Леонора.

Ты надеешься, покинув дом, ускользнуть от обязанностей, которые родились вместе с тобою? Да, я замечаю это давно: ответственность гнетет вас всех, и вы хотите уйти от возложенного на вас его именем долга. Вам всем хотелось бы свободы, да, свободы! Легко и весело хотелось бы вам жить, бежать от дисциплины, от ответственности, возлагаемой его завещанием. Только имя хочешь ты сохранить, великое и знаменитое имя, но не дух, который веет в нем, не долг, который он возлагает, не жертву… Да, перед этим все вы отшатываетесь, перед жертвою! Вы не хотите поднять на свои плечи его жизнь, его великую, мощную жизнь, вы малодушны, эгоистичны, поверхностны, и этот дом вас гнетет… Это понятно!

Фридрих.

Я во многом с тобой согласен. Ты, может быть, права: меня гнетет имя, и я чувствую себя покамест слишком слабым, чтобы нести за него ответственность. Для моего творчества оно звучит слишком громко. Но именно потому, что я люблю его, я и слагаю его с себя. По крайней мере, для начала, для самого трудного времени. Печататься буду сперва под чужим именем: я начну во мраке, в безвестности, там, где начал и он. И, если и почувствую современем, что настала пора, то свободно смогу признать себя его сыном; если же не почувствую, то все же у меня будет сознание, что жизнь свою я прожил в его духе. Ибо у меня отныне есть один только закон, и это его закон: труд!

Бюрштейн,подойдя к нему, жмет ему руку.

Это хорошо, Фридрих, что ты сам пришел к такому решению. Я давно думал так же, но не решался тебе это сказать. Мне кажется, ты теперь на верном пути. Никогда я не испытывал больше веры в тебя, чем ныне.

Леонора.

Сделайте милость, не сдерживайте своих излияний… Поздравляйте друг друга… Сегодня ведь большой день. Здание, воздвигнутое Карлом-Амадеем Франком, в которое я вложила всю свою душу, лежит в развалинах… Все покидают меня: один — из лености, другой — ради женщины, третий — ради сенсации, ради литературного шума… Никто не думает о том, благодаря которому, для которого все мы живем… Но делайте, что хотите… Живите ради своего безумия… Я живу для идеи… Я охраняю сотворенное им.

Бюрштейн.

Его творения охраняют себя сами… Мы им больше не нужны… Идея же тоже видоизменяется… быть может, мы уже не подлинные носители ее… быть может, новое поколение понимает ее уже по-иному… Фридрих прав… Он не должен жертвовать своею жизнью ради прошлого…

Леонора,страстно.

Надо жертвовать собою… жертвовать ради того, что было некогда дорого… Но вас отпугивает жертва, вы хотите мелкой обеспеченности… вас тянет к собственной жизни и вы боитесь извращений и разоблачений… Вот в чем причина… Вам теперь не по себе, когда грозит опасность… Крысы покидают тонущий корабль… Вы боитесь, потому что вам внушена боязнь, страх жертвы… Но я остаюсь… И чем больше вас, против меня восставших, тем упорней буду я стоять на своем… до последнего вздоха… до последнего вздоха!