Шрифт:
Люди, переполнившие огромный зал, затаили дыхание, когда маршал, взяв в руки деревянную указку, показал на огромной карте Ленинградской области, где проходит сегодня линия фронта. Это была ломаная линия, немцы врезались в нашу оборону клиньями, и от острия одного из этих клиньев на гатчинском участке до Ленинграда было всего сорок пять километров.
…Тревожные, горькие мысли владели Ворошиловым в последние дни. Он понимал, что не сумел выполнить возложенной на него титанической задачи — не только остановить врага на дальних подступах к Ленинграду, но и погнать его вспять.
Выдающийся полководец времен гражданской войны, один из строителей и организаторов Красной Армии, комиссар по складу своего характера, по темпераменту, Ворошилов принадлежал к тем коммунистам, которые идут впереди войск и падают первыми с верой в конечную победу и с боевым призывом на устах.
Не жалея сил, пренебрегая опасностью, он появлялся на переднем крае, спал урывками в автомашине, возвращаясь в Смольный, проводил множество различных совещаний с командирами и политработниками, снова мчался в дивизии… Но от военачальника, ведущего сражение с армией, имеющей опыт современной войны, до зубов вооруженной, сегодня требовалось нечто иное…
Сознавать, что он не в силах совершить то, ради чего послан сюда, было для Ворошилова нестерпимо больно.
Думал ли он в эти горькие августовские дни о том, что в создавшихся обстоятельствах поставленная перед ним задача вряд ли была по силам кому бы то ни было?
Он был слишком требователен к себе, этот немолодой человек и старый коммунист. И поэтому не мог даже мысленно переложить на кого-нибудь вину за отступление руководимых им войск.
Резкие слова Сталина, тяжело переживавшего сообщение о том, что немцы прорвали Лужскую линию и продвигаются к Ленинграду, звучали в его ушах. «Специалисты по отступлению!» — бросил Станин по адресу руководителей ленинградской обороны…
Но даже отголосок тех горьких мыслей, которые владели Ворошиловым в последние дни, не прозвучал в его речи. Он не скрывал нависшей над городом опасности. И тем не менее все его выступление было проникнуто бодростью и оптимизмом.
Он говорил, что у советских войск есть возможность не только задержать продвижение противника, но и уничтожить его. Призывал выпускать больше снарядов, мин и минометов. Утверждал, что «расколотим» врага под Ленинградом…
Не показалась ли эта бодрость чрезмерной Жданову, выступившему на собрании актива после Ворошилова? Не подумал ли он о том, что после речи маршала коммунисты все же не смогут представить себе реальных масштабов опасности, перед лицом которой оказался Ленинград.
Так или иначе, но речь Жданова была куда более суровой и горькой.
Он говорил о том, что надо, откинув всякую утешительную фразеологию, готовиться к защите города. Организовать тесное взаимодействие между войсками, защищающими Ленинград на подступах к городу, и артиллерийскими и противовоздушными частями, находящимися в Ленинграде. Немедленно начать обучение ленинградцев правилам и тактике уличной борьбы. Провести такую же мобилизацию населения, как это было сделано в 1918—1919 годах…
«Враг у ворот! — говорил Жданов, и высокий, звонкий голос его, казалось, доходил до самых дальних комнат огромного Смольного. — Либо рабочий класс Ленинграда будет превращен в рабов и лучший его цвет истреблен, либо соберем все силы в кулак и устроим фашизму могилу под Ленинградом…»
…На следующий день в ленинградских газетах появилось подписанное Ворошиловым, Ждановым и Попковым воззвание. Оно начиналось словами:
«Над нашим родным и любимым городом нависла непосредственная угроза нападения немецко-фашистских войск…»
…Двадцать первого августа командующий Северным фронтом Ворошилов получил короткую телеграмму от начальника Генерального штаба. Маршал Шапошников от имени Верховного главнокомандующего предлагал «срочно представить соображения по плану действий».
Военному совету и штабу фронта было ясно, что войска фон Лееба пытаются прорвать Красногвардейский укрепленный район, чтобы соединиться с немецко-финскими войсками, наступающими с севера, и начать штурм города.
На следующий день план мероприятий по обороне города был передан в Москву. При этом Военный совет обратился в Ставку с просьбой разделить Северный фронт на два, поскольку при создавшемся положении руководить боевыми действиями непосредственно под Ленинградом и вдали от него — в Карелии, на Свири и у Мурманска — было чрезвычайно трудно.
Ответ Ставки пришел поздней ночью. Верховный одобрил план, обратив особое внимание Военного совета на необходимость надежно прикрыть железнодорожные пути, связывающие Ленинград с востоком. Одновременно сообщалось о разделении Северного фронта на два: Северный и Ленинградский. Задача последнего заключалась в непосредственной обороне города.
Чем еще могла помочь Ленинграду Ставка, руководившая сражением на всем необозримом советско-германском фронте? Войсками? Но только в течение предыдущей недели по приказу Ставки для усиления оборонявших Ленинград войск были переброшены с других направлений три стрелковые дивизии и три авиаполка. Теперь начальник Генштаба сообщал Военному совету Ленинградского фронта, что под Ленинград дополнительно направляются 17 маршевых батальонов.