А я только рассмеялась в ответ. Я знала — он хороший человек, Алеша. Как он расстроился, когда я сказала ему, что уезжаю на все лето!.. Но Анатолий заслонил для меня всех. Я люблю его и всегда боюсь, что вижу его в последний раз. Боюсь, что он уйдет и уже не вернется…

…Но он не уходит. Вот и сюда, в Белокаменск, приехал.

Я снова посмотрела на часы, сорвалась с места и стала торопливо одеваться, — он должен был прийти через десять минут…

Они сидели в кино, в маленьком, летнего типа зале, и смотрели картину, которую и он и она видели уже по нескольку раз.

Фильм назывался «Петер». Забавная история девушки, современной наивной Золушки, которая волею обстоятельств и собственного очарования пробивается к благополучию и соединяет свою судьбу с красивым, немного легкомысленным молодым доктором.

Все было так, как и должно быть в маленьком провинциальном кино. Занявшие первые ряды мальчишки звонко чмокали губами, когда герои — он и она — целовались, все — и мальчишки и взрослые — дружно топали ногами, когда рвалась лента.

И все неотрывно следили за событиями на экране, где развертывалась чужая, занятная жизнь, отраженная в зеркальных витринах магазинов, в стеклах элегантных автомашин, в до блеска начищенных ботинках прохожих.

Когда раздались звуки знаменитого танго, которое комично танцует героиня, переодетая в мужской костюм, танго, уже давно ставшего непременным «боевиком» на всех советских танцплощадках и в ресторанах, Анатолий положил свою широкую ладонь на Верино колено.

Она вздрогнула, но не отодвинулась, не стала убирать его руку, даже не прошептала обычное «не надо». Она просто не смогла этого сделать, у нее не было для этого сил. Ей было и приятно и тревожно, гораздо более тревожно, чем там, в Ленинграде, потому что здесь, в этом городке, они были по-настоящему вдвоем и как бы отгорожены от всего света.

Вера нерешительно положила свою ладонь сверху на кисть его руки, еще не зная, для того ли, чтобы отодвинуть ее, или, наоборот, как-то ответить на прикосновение. Но, уже почувствовав тепло его руки, поняла, что не сделает ничего для того, чтобы перестать ощущать это тепло. Так бывало и раньше. Он обнимал ее в темноте кинозалов, целовал, когда прощались, но тогда чувство безопасности не покидало ее.

А теперь все ощущалось иначе…

Наконец фильм кончился, в зале зажгли свет. Они вышли на улицу. Около кинотеатра толпились люди, ожидая начала следующего сеанса.

— В третий раз смотрю эту чепуху, — сказал Анатолий, — и в третий раз с удовольствием. Даже зло берет. А ты какой раз смотришь?

— Тоже третий, — ответила Вера. — Очень хорошая актриса Франческа Гааль. Только трудно себе представить, что это происходит в Германии.

— Что именно?

— Ну вот вся эта жизнь… И люди такие мирные, остроумные, доброжелательные…

— По-моему, фильм снимался не в Германии, а в Австрии.

— Ну, в Австрии, в газетах пишут, тоже не сладко. Впрочем… Знаешь, о чем я сейчас подумала? А что, если мы что-то преувеличиваем?

— В каком смысле?

— Может быть, все, что там происходит, не затрагивает… ну как бы это выразить, весь народ? Где-то что-то громят, кого-то бьют, истязают, а народ этого и не слышит и продолжает жить своей жизнью. Ну вот той самой, которую мы сейчас видели. Неужели так может быть?

— Во-первых, то, что мы сейчас видели, не народная жизнь, — назидательно сказал Анатолий. — Если говорить всерьез, то этот самый «Петер» не что иное, как типичный мелкобуржуазный фильм. Хотят посеять иллюзию, что счастье доступно каждому…

— Ты не ответил на мой вопрос.

— А на твой вопрос ответить очень легко. Преуменьшать опасность и массовость фашизма — значит впадать в серьезную ошибку.

— Я не впадаю в «серьезную ошибку», — с добродушной иронией сказала Вера, — просто мне интересно, может ли так быть. Совершается что-то страшное, необычное, а рядом течет спокойная жизнь. И между тем и этим — как бы стена.

— Разумеется, для обывателей жизнь всегда…

— Очевидно, ты прав, — сказала, прерывая его, Вера.

На главной улице шло гулянье. Люди медленно двигались по тротуару, толпились возле сатуратора с газированной водой, у бочки с квасом, встречали знакомых и останавливались с ними посреди тротуара, заставляя других гуляющих идти в обход; шныряли мальчишки, засунув в рот леденцы-петушки так, что снаружи торчала лишь одна палочка; невидимый репродуктор обрушивал на город потоки музыки — попурри из песен Дунаевского…

Теперь они проходили мимо тира. Он располагался чуть поодаль от тротуара, на пустыре, похожий на кукольный театр из-за своих ярко освещенных, раскрашенных мишеней.