— Я провожу, Вера… Я провожу сейчас тебя.

— Не надо! — обожгла она его ненавидящим взглядом, осаживая обратно на диван. — Не нуждаюсь!

Эти слова, этот ненавидящий взгляд он принял как должное.

Недели три потом Вера безуспешно старалась поймать где-нибудь Семена, хотя не очень-то понимала, зачем это ей, о чем она будет говорить с ним.

Однажды она смотрела в клубе длинный и скучный фильм и, когда кончилась очередная часть, неожиданно увидела Семена. Он сидел на несколько рядов впереди, тихонько переговариваясь с каким-то парнем.

Когда кино кончилось, Вера задержалась у выхода.

— Здравствуй, Сема, — виновато, заискивающе проговорила она, когда из клуба вышел Семен. — Если ты домой, пойдем вместе.

— А-а… Здравствуй.

Постояли, потоптались на снегу, оба чувствуя неловкость.

— Вижу, никак не может он на этот рискованный шаг решиться, — проговорил тот самый парень, с которым сидел в клубе Семен. — А я вот человек отчаянный. Разрешите познакомиться. Юрка. — И он протянул руку.

Парень стоял в полосе желтого света, бьющего из открытых дверей клуба, комья светлых волос, вывалившихся из-под шапки, чуть не закрывали ему глаза.

Он сразу чем-то не понравился Вере: губы очень резкие и упрямые, глаза острые, будто раздевающие. И, кроме того, Вера была не в духе.

— Я и вижу, что отчаянный, — резко сказала она, отвернулась.

— О-о, извините… Извините, — не то насмешливо, не то растерянно проговорил парень и смешался с толпой.

По ночной улице Вера и Семен шагали молча. Мороз был вроде несильный, но щеки прихватывало. Мерзлый снег громко скрипел под ногами.

— Ну вот… — сказала Вера, когда подошли к дому. И вдруг всхлипнула, ткнулась лбом в холодное сукно его тужурки. — Прости меня, Сема, прости…

— Слушай! Не надо всего этого… Мы же говорили обо всем.

— Ну, заволокло разум на время, как туманом… Какой он, разум-то, у нас, девок, — куриный. Я виноватая кругом, стыди, ругай, избей, если хочешь… Но туман этот выдуло из башки, и поняла — я тебя только люблю, одного тебя! Алейников замуж предлагал, в ногах валялся… Лестно, дурочке, было… Но чем он больше валялся, тем я больше об тебе думала. Господи, сколько я дум-то передумала ночами, как исказнила себя! И потом я его, ты не думай, ни до чего не допустила…

— Я и не думаю, — оторвался он наконец от нее. — Свое богатство ты не продешевишь.

— Насмехайся, чего там — имеешь право, — глотнула она слюну. — А я телом чистая.

— А душой? — спросил Семен.

— Что — душой? И душой, если кто поймет.

— Ну, я — понял.

— Во-он что! — протянула Вера. — Это моя мать тебе наговорила про меня? Она грозилась…

Подошли к дому. Семен открыл невысокие воротца, захлопнул их за собой.

— А с тем парнем, с Юркой-то, напрасно ты так. — В его голосе была насмешка. — Он ведь сын директора нашего завода…

Вера невольно приподняла брови. Семен, глядя на эти брови, еще раз усмехнулся и пошел в глубь двора.

На крылечко своего дома Вера вскочила взбешенная, яростно заколотила в запертые двери кулаком, носками валенок.

— С ума, что ли, сошла? — спросила полураздетая мать, впуская ее. — Кольку разбудишь.

Ни слова не отвечая, Вера нырнула в темные сени.

Потом она долго чем-то гремела, шуршала в своей крохотной комнатушке, что-то передвигала, громко хлопая дверцами платяного шкафа.

— Ты не можешь там потише? — спросила Анфиса со своей кровати.

Ударом ладони Вера распахнула сразу обе дощатые створки дверей, появилась на пороге в нижней кофточке, с растрепанными волосами.

— Ты все-таки… говорила с Семкой?! — крикнула рвущимся голосом, судорожно стягивая расходившуюся на груди рубашку. — Что ты ему наговорила про меня? Что? Что?

— Что ты мерзавка, — сказала Анфиса спокойно.

— Ладно… — Дочь задохнулась от гнева и бессилия. — Ладно!

Бюро областного комитета партии, обсуждавшее работу Шантарского райкома за истекший год, началось ранним утром 13 декабря и кончилось далеко за полдень. В принятом решении отмечалось, что шантарская партийная организация в трудных условиях военного времени успешно справилась с уборкой урожая, с восстановлением и пуском в эксплуатацию эвакуированного оборонного завода. Эти два факта оказались настолько весомыми, что разговора о самовольном поступке Назарова, засеявшего рожью половину колхозной пашни, разговора, которого Кружилин ожидал с беспокойством, на бюро почти не было. Правда, Полипов, выступая, пытался привлечь внимание членов бюро к этому вопросу, заявив: «Подобная партизанщина может послужить дурным примером для остальных, ни к чему хорошему не приведет». Но его слова как-то все пропустили мимо ушей. Лишь Субботин, выступая, сказал: