А правый берег все молчал, не шевелился. Комбату не спалось. Солдаты – вольный народ, заботами не обремененный, угрелись под плащ-палатками, шинеленками, телогрейками, дрыхнут себе, сопят в обе дырки; оглашал окрестности храпом Коля Рындин, почему-то последнее время облюбовавший место для спанья под полевой кухней – теплей и безопасней там, что ли?

О том, что и солдаты некоторые не спят, Щусь хоть и догадывался, однако не тревожился особо – выспятся еще. Солдат с редкой и чудной фамилией – Тетеркин, попав в пару с Васконяном на котелок, удивился: «Я ишшо таких охламонов не встречал!» – и с тех пор таскается за Васконяном как Санчо Панса за своим воинствующим рыцарем, моет котелок и ложки, стирает портянки да, открывши рот, слушает своего господина и постичь не может его многоумности. С вечера Тетеркин принес откуда-то сена, застелил его плащ-палаткой, велел лечь Васконяну, укрыл его сверху и сам залез в постельное гнездо, да вскорости и уснул, не обращая внимания ни на звезды, ни на осеннюю ночь, ни о чем не беспокоясь и ни о чем не думая. Спокойное, доброе тепло шло от мирно спящего солдата. Прижимаясь к напарнику, Васконян умиленно радовался тому, что Бог послал ему еще одного доброго человека.

Мирно ворковала в ночи, под звездами небесными, еще одна богоданная пара – Булдаков с Финифатьевым. Леха Булдаков нечаянно затесался в избу к офицерам, нечаянно же там и добавил.

– Де-эд, ты будешь спать или нет? Завтре битва.

– Коли битва, так ковды разговаривать в ей будет…

– Де-эд, ты же в любом месте, в любой ситуации можешь разговаривать двадцать пять часов в сутки, я токо двадцать. Мое время истекло. Уймись, а?

– Какой ты, Олеха, все же маньдюк!… Уймись, уймись. Тебе б токо пить да дрыхать, а вот у меня предчувствия…

– Де-эд. Я выпил, спать хочу, пожрать, поспать – вот для чего я существую. И ишшо де-эд! Я девок люблю. А где девку взясти? Хотел у офицеров одну увести, да где там, самим не достает. Помнишь, дед, поговорку. «Солдат, девок любишь?» – «Люблю». – «А оне тя?» – «Я их тоже…»

– А хто их, окаянных, не любит?!

– Гэ-э-э!…

– Де-эд, если будешь шарашиться, я придавлю тебя!… У бар-р бороды не бывает!…

– Господи, спаси и помилуй нас от напасти! – взмолился старый партиец Финифатьев – он боялся дурацкого присловья Булдакова, но еще больше страшился припадка и психопатии, которые следовали за этим. – Хер уж с тобой! Спи! С им, как с человеком…

Свело военной судьбой Финифатьева и Булдакова в воинском эшелоне, когда сибирская дивизия катила к Волге по просторам чудесной родины. Финифатьев в Новосибирск с вологодчины прибыл еще летом, суетясь по партийным делам, изловчился отстать от двух маршевых рот, норовил и от третьей отлынить – не вышло – мели под метелку.

Булдаков, сроду не имевший своего котелка, подсел к Финифатьеву, у которого котелок был, пристал с вопросом:

– Вологодский, что ли?

– Вологодскай. А ты?

– Тоже вологодскай.

– Правда, вологодскай?

– Правда, вологодскай!

– Й-еданой! – ликующе воскликнул Финифатьев. Булдаков тем временем с его котелком подался в кухонный вагон и принес супу. Много супу, но жидкого.

Финифатьев радовался услужливости незнакомца, не зная еще, что было это в первый и в последний раз, чтобы увалень Булдаков по доброй воле и охоте сделал какую-то работу. Украсть – всегда пожалуйста! Но топтаться в очереди, землю копать, тяжести таскать – извините. Хлебая, Булдаков зачастил ложкой, забренчал, засопел, да все норовил со дна, взбаламутить хлебово… «И таскат, и таскат!» – загоревал Финифатьев.

– Ты ежели так лопатой работаш, то боец хоть куды!

– А ты, однако, моим командиром будешь? Вон у тебя два сикеля на вороте!

– Ну, ак шчо, ковды назначат, дак. Я те, маньдюку, покажу политику, ись из одного-то котелка выучу, вести себя дисциплинированно заставлю.

– У бар бороды не бывает. Усы! – заявил боец Булдаков и посмотрел на потолок вагона. Финифатьев тоже посмотрел и ничего на потолке интересного не обнаружил, с досады плюнул, но когда в котелок обратно сунулся, ложка во что-то уперлась в твердое – в котелке сухарей, что камней. – Ешь давай, товарищ командир, укрепляйся, чтоб мной командовать, силы большие требуются.

– Ак шчо – исти – не куль нести, – сказал Финифатьев и вежливо зацепил сухарик, другой. Как пустеть в котелке стало, Булдаков засунул куда-то за спину руку и оттуда добыл еще горсть сухарей. И так до четырех раз.

Крепко поели напарники, Финифатьев уж сам вызвался мыть котелок, но волшебный котелок не пустел – Булдаков сыпанул в него из шапки жареных семечек, закурил. Некурящий Финифатьев пощелкал семечки, раздумчиво молвил, величая партнера о множественном числе:

– Однако, робяты, сухари-те вы где-то сперли?

– Да ты че?! – вытаращил и без того выпуклые глаза Булдаков. Сухари нам генерал Ватутин за победу под Сталинградом выдал! Лично! По мешку на вагон!

Финифатьев поглядел, поглядел на Булдакова и решил, что брехун он и ловкач большой. И не вологодскай он вовсе, даже и не вятскай, мордва скорее всего, либо чуваш – уж больно личность молью побита и глаз нахальнай… Может, и черемис? «Ей-бо, черемис!» – и сказал об этом Булдакову.

– Бурят я, товарищ командир.

– А подь ты знаш куда?! Шаришшы белы навыкат, у бурята же глаз узенькай, черинькай. Че, я не знаю?