Шрифт:
— Ох, осподи… о-хо-хо, грехи жа, ей-богу… Мокрый, он весь лоснился, и казалось, что здоровый хохот его тоже масляно блестит.
— Ж-жулик, — кричал Лютов. — Где… где сом?
— И — я его…
— Сома?
— Промахнулся…
— Где сом?
— Он — живет…
Снова оба, глядя друг на друга, тряслись в припадке смеха, а Клим Самгин видел, что теперь по мохнатому лицу хромого льются настоящие слезы.
— Ну, уж это нечто… чрезмерное, — сказал Туробоев, пожимая плечами, и пошел прочь, догоняя девушек и Макарова. За ним пошел и Самгин, провожаемый смехом и оханьем:
— О, осподи, вот…
А впереди возмущенно кричала Алина:
— Его следует наказать за обман!
— Это — глупо, Алина, — строго остановила ее Лидия.
Пошли молча, но скоро их догнал Лютов.
— Понимаете вещь? — кричал он, стирая платком с лица пот и слезы, припрыгивая, вертясь, заглядывая в глаза. Он мешал идти, Туробоев покосился на него и отстал шага на два.
— Ловко одурачил, а? — назойливо кричал он. — Талант. Искусство-с! Подлинное искусство всегда одурачивает.
— Не глупо, — сказал Туробоев, улыбаясь Климу. — И вообще он — не глуп, но — как издерган!
— Довольно, Володя, — сердито крикнул Макаров. — Что ты пылишь? Подожди, когда сделают тебя профессором какой-нибудь элоквенции, тогда и угнетай и пыли.
— Костя, легкомысленная ты птица! Пойми вещь!
— Нет, серьезно, перестань.
— Вы ужасно много кричите, — жалобно сказала Алина.
— Ну — не буду.
— Как сумасшедший.
— Молчу-с!
Он действительно замолчал, но Лидия, взяв его под руку, спросила:
— Почему вас не возмутил мужик?
— Меня? Чем же? — удивленно и с жаром воскликнул Лютов. — Напротив, Лидочка, я ему трешницу прибавил и спасибо сказал. Он — умный. Мужик у нас изумительная умница! Он — учит! Он?
Приостановясь, гладя руку Лидии, лежавшую на сгибе его руки, Лютов счастливо улыбнулся:
— Уж теперь ведь в сома-то вы не поверите, нет? Не для сомов эта речушка, милый вы человек…
Он снова захохотал. Макаров и Алина пошли быстрее. Клим отстал, посмотрел на Туробоева и Варавку, медленно шагавших к даче, и, присев на скамью у мостков купальни, сердито задумался.
Он вспомнил, что вчера Макаров, мимоходом, сказал:
«Здоровая психика у тебя, Клим! Живешь ты, как монумент на площади, вокруг — шум, крик, треск, а ты смотришь на все, ничем не волнуясь».
«Но эти слова говорят лишь о том, что я умею не выдавать себя. Однако роль внимательного слушателя и наблюдателя откуда-то со стороны, из-за угла, уже не достойна меня. Мне пора быть более активным. Если я осторожно начну ощипывать с людей павлиньи перья, это будет очень полезно для них. Да. В каком-то псалме сказано: «ложь во спасение». Возможно, но — изредка и — «во спасение», а не для игры друг с другом».
Он долго думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора ехать в город. Дорогой на станцию, по трудной, песчаной дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою, думал уже о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства.
Домой он приехал на полчаса раньше супругов Спивак.
Мать встретила их величественно, как чиновников, назначенных свыше в ее личное распоряжение. Суховато и очень в нос говорила французские фразы, играя лорнетом пред своим густо напудренным лицом, и, прежде чем предложить гостям сесть, удобно уселась сама. Клим подметил, что этой игрой мать зажгла в голубоватых глазах Спивак смешливые искорки. Елизавета Львовна в необыкновенно широкой темной мантии казалась постаревшей, монашески скромной и не такой интересной, как она была в Петербурге. Но его ноздри приятно защекотал запах знакомых духов, и в памяти прозвучала красивая фраза:
Тобой, одной тобой.Маленький пианист в чесунчовой разлетайке был похож на нетопыря и молчал, точно глухой, покачивая в такт словам женщин унылым носом своим. Самгин благосклонно пожал его горячую руку, было так хорошо видеть, что этот человек с лицом, неискусно вырезанным из желтой кости, совершенно не достоин красивой женщины, сидевшей рядом с ним. Когда Спивак и мать обменялись десятком любезных фраз, Елизавета Львовна, вздохнув, сказала:
— Мне очень тяжело, Вера Петровна, что с первой же встречи я должна сообщить вам печальное: Дмитрий Иванович арестован.