Шрифт:
Она замолчала. Самгин тоже не чувствовал желания говорить. В поучениях Марины он подозревал иронию, намерение раздразнить его, заставить разговориться. Говорить с нею о поручении Гогина при Дуняше он не считал возможным. Через полчаса он шел под руку с Дуняшей по широкой улице, ярко освещенной луной, и слушал торопливый говорок Дуняши.
— Я ее — не люблю, но, знаешь, — тянет меня к ней, как с холода в тепло или — в тень, когда жарко. Странно, не правда ли? В ней есть что-то мужское, тебе не кажется?
— Она пошлости говорит, — сердито сказал Самгин. — Это ей муж, купец, набил голову глупостями. — Где ты познакомилась с нею?
Дуняша сказала, что ее муж вел какое-то дело Марины в судебной палате и она нередко бывала у него в Москве.
— Он очень восхищался ею и все, знаешь, эдак подпрыгивал петухом вокруг нее…
Впереди засмеялись, нестройно прокричали ура; из ворот дома вышла группа людей, и мягкий баритон запел:
Царь, подобно Муцию… Муцию Сцеволе,— довольно стройно дополнил хор и пропел:
Дал нам конституцию… По собственной воле.— А — для чего? — спросил баритон, — хор ответил:
Для того, чтобы народ Дружно двинулся вперед!— Славно поют, — сказала Дуняша, замедляя шаг.
Власть свою убавил,— запел баритон, — хор подхватил:
Не пищите только! А себе оставил Моно-монопольку.— А — д-для чего? — снова спросил баритон, — хор ответил:
Пусть великий наш народ Свой последний грош пропьет!— Ой, как интересны — тихонько вскричала Дуняша, замедляя шаг, а баритон снова запевал:
По этому случаю Наши алкоголики— продолжал хор:
Соберутся кучею, Сядут все за столики. — А — зачем? Чтобы выпить за народ, За святой девиз «вперед!»Дуняша смеялась. Люди тесно шли по панели, впереди шагал высокий студент в бараньей шапке, рядом с ним приплясывал, прыгал мячиком толстенький маленький человечек; когда он поравнялся с Дуняшей и Климом, он запел козлиным голосом, дергая пальцами свой кадык:
Любви все возрасты покорны…Несколько мужских и женских голосов сразу начали кричать:
— Уймите его!
— Мишка, не скандаль!
— Что за безобразие!
А толстенькая девица в шапочке на курчавых волосах радостно и даже как будто с испугом объявила:
— Господа, это — Стрешнева, честное слово! Высокий студент, сняв шапку, извинялся:
— Это — хороший малый, вы его простите… Хороший малый лежал вверх носом у ног Дуняши, колотил себя руками в грудь и бормотал:
— Так сражен Михаиле Крылов собственным негодяйством.
Барышни предлагали Дуняше проводить ее, — она, ласково посмеиваясь, отказывалась; девушка, с длинной и толстой косой, крикнула:
— Граждане! Предлагаю поумнеть! Дуняша, выскользнув из кольца молодежи, увлекая за собою Клима, оглядываясь, радостно говорила:
— Какие милые, а? Как остроумно сказала черноглазая: — ты слышал? «Предлагаю поумнеть!»?
— Своевременное предложение, — ворчливо откликнулся Самгин.
Высокий студент снова запел:
По причине этой Либералы наши— дружно подхватил хор.
Песня эта напомнила Самгину пение молодежью на похоронный мотив стихов: «Долой бесправие! Да здравствует свобода!»
— Я так рада, что меня любит молодежь, — за простенькие мои песенки. Знаешь, жизнь моя была…
— Играют в революцию и сами же высмеивают ее, — пробормотал Самгин.
— Тогда мае жилось очень тяжело, но проще, чем теперь, и грусть и радость были проще.
— Не говори, простудишь горло, — посоветовал Самгин Дуняше, прислушиваясь к песне.
Но полезней, на их взгляд, Чтоб народ пошел назад… — Наши журналисты…— запел баритон, но хлопнула дверь гостиницы и обрубила песню.
Дуняша предложила пройти в ресторан, поужинать; он согласился, но, чувствуя себя отравленным лепешками Марины, ел мало и вызвал этим тревожный вопрос женщины: