На товарищей своих он пренебрежительно махнул рукой: они стояли по обе стороны двери, как стража.

— Садитесь, — неохотно сказал им Денисов, они покорно сели, а Ловцов выступил шага на два вперед, пошаркал ногами по полу, как бы испытывая его прочность, и продолжал:

— И чтобы не мямлить, не хитрить, так я сразу…

— Ты погоди, — куда ты? — вскричал Фроленков.

— Сразу и требую: объявите — какие ваши условия?

— Ах ты, господи! — вскричал Фроленков.

— Ты, Анисим, — не поймана щука, ты не трепещи! Бери кума за пример — сидит, как чугунный памятник на кладбище.

— А тебе бы не задираться, Ловцов! — угрюмо посоветовал голова.

— Как это я задираюсь? Я — просто объяснил господину адвокату, зачем я послан…

На высоких нотах голос Ловцова срывался, всхрапывал. Стоял этот мужик «фертом», сунув ладони рук за опояску, за шаль, отведя локти в сторону. Волосы на лице его неприглядно шевелились, точно росли, пристальный взгляд раздражал Самгина.

— Доверитель мой предлагает: отказаться от предъявленного им иска к обществу крестьян села Песочного, а общество должно отказаться от встречного иска к нему, Ногайцеву.

— Тут и все? — спросил Ловцов.

— Да. Все.

— Дешево. А — как же убытки наши? Убытки-то кто возместит нам?

— Что вы называете убытками? — осведомился Самгин и немедленно получил подробное объяснение:

— Убытками называются цифры денег. Адвокат, который раньше вас тянул это дело три года с лишком и тоже прятал под очками бесстыжие глаза…

— Ведь вон как говорит, смутьян! — весело подчеркнул Фроленков.

— Он перебрал у нас цифру денег в 1160 рублей — раз! На 950 рублей у нас расписки его имеются.

— Он — помер, — напомнил Самгин.

— Наследников потревожим, — сообщил лохматый мужик. — Желаем получить сумму за четырехлетнее пользование лугами — два. Рендатель лугов — вот он!

Ловцов указал кивком головы в сторону Фроленкова, — веселый красавец вытянул в его сторону руку, сложив пальцы кукишем, но Ловцов только головой тряхнул, продолжая быстро и спокойно:

— У нас — все сосчитано.

— У меня — тоже, — сказал Фроленков.

— С господина Ногайцева желаем получить пятьсот целковых за расходы, за беззаконное его дело, за стачку с монахами, за фальшивые планы.

— Все это, все ваши требования… наивны, не имеют под собой оснований, — прервал его Самгин, чувствуя, что не может сдержать раздражения, которое вызывал у него упорный, непоколебимый взгляд черных глаз. — Ногайцев — гасит иск и готов уплатить вам двести рублей. Имейте в виду: он может и не платить…

— За-аплотит! — спокойно возразил Ловцов. — И Фроленков заплотит.

— Да — ну? — игриво спросил Фроленков.

— Обязательно заплотишь, Анисим! 1930 целковых. Хошь ты и с полицией сено отбирал у нас, а все-таки оно краденое…

— Вот — извольте видеть, как он говорит, — пожаловался Фроленков. — Эх ты, Максим, когда ты угомонишься, сумасшедший таракан?..

Самгин встал, сердито сказав, что дело сводится исключительно к прекращению иска Ногайцева, к уплате им двухсот рублей.

— Больше ни о чем я не могу и не буду говорить, — решительно заявил он.

— А вы — чего молчите? — строго крикнул Фроленков на хромого и Егерева.

— Да ведь мы — что же? Мы вроде как свидетели, — тихо ответил Егерев, а Дудоров — добавил:

— Нам — не верят, вот — Максима послали.

— Меня послали того ради, что вы — трусы, а мне бояться некого, уж достаточно пуган, — сказал Ловцов.

Денисов тоже попробовал встать, но только махнул рукой:

— Идите в кухню, Егерев, пейте чай. А Ловцов повернулся спиной к солидным людям и сказал:

— Вы — не можете? Понимаю: вы противоположная сторона. Мы против вас своего адвоката поставим.

Ушли. Фроленков плотно притворил за ними дверь и обратился к Самгину:

— Вот, не угодно ли? Но его речь угрюмо прервал Денисов.

— Напрасно ты, кум, ко мне привел их. У меня в этом деле интересу нет. Теперь станут говорить, что и я тоже в чепуху эту впутался…

— А ты будто не впутан? — спросил Фроленков, усмехаясь. — Вот, Клим Иваныч, видели, какой характерный мужичонка? Нет у него ни кола, ни двора, ничего ему не жалко, только бы смутьянить! И ведь почти в каждом селе имеется один-два подобных, бездушных. Этот даже и в тюрьмах сиживал, и по этапам гоняли его, теперь обязан полицией безвыездно жить на родине. А он жить вовсе не умеет, только вредит. Беда деревне от эдаких.