Ускользающая тень вновь круто свернула влево, и Евгения одолели сомнения – существует ли то, за чем он гонится? Или он все себе придумал? Мало того что он по-прежнему ни разу отчетливо не увидел оборотня, по-прежнему не нагнал Веру, так еще и бегает, похоже, кругами – будто тот, кто впереди, петляет, путает следы. А если там, впереди, никого нет – значит, Евгения кто-то водит, морочит? Или он сам сходит с ума? Он остановился – и буквально через секунду повторился давешний птичий крик. «Да что же это? – жарко стучало в голове. – Заманивают меня, что ли? Куда?» Он огляделся. Если пойти вот так наискосок – через пять минут попадешь обратно к пожарной части. Если свернуть правее – выйдешь к пустырю за рынком. Только идиот мог бы поверить в то, что проделанный Евгением путь – это обычный маршрут Веры. Захотелось прогуляться, побродить по окрестностям перед сном? Забыла что-то важное на работе и решила вернуться окольными путями? Смешно. Так может быть, она тут вовсе ни при чем? Может, она давно уже дома, а вся эта беготня по вечерним заснеженным улицам – лишь забава Палтуса? А что? Заставил оперативника-Светлого поверить в готовящееся нападение, помотал его полчаса по району, довел до отчаяния – разве это не весело? И преступления не совершил, и вроде как отомстил.

Угорь выдохнул. Очередная провокация, чтоб ее!

Там, возле райкома, матерящийся водитель «зилка» уже небось хлопнул дверцей и газанул от всей души, так и не дождавшись заказчика. Найдет ли Угорь сейф на прежнем месте, за занавесом? Позволят ли ему теперь его забрать? Или вся эта история продумана заранее, совместно сотрудниками районного и областного Дозоров, и дружеское расположение Аесарона – это всего лишь такая загогулина, благодаря которой щелчок по носу кажется еще обиднее?

Наверное, в другое время Угорь рассвирепел бы, но сейчас он слишком устал. Если пойти правее, пересечь пустырь, обогнуть территорию рынка, то до кабинета будет рукой подать. До дома гораздо дальше. Нужно отлежаться, отдышаться. Возможно, к полуночи он оклемается и доберется до аэродрома – проводить главу Темных. А сейчас – доползти бы до дивана.

Если бы Евгений сделал еще несколько шагов в сторону, он наверняка заметил бы две цепочки следов, пересекающие заснеженную площадку на задворках колхозного рынка. Одну оставили женские сапожки с невысоким каблучком. Другую нарисовали легкие лапы дикого зверя. Начинались эти следы в нескольких метрах друг от друга, постепенно и неумолимо сходясь где-то за углом огораживающего рынок решетчатого забора. И невдомек было Евгению, что именно там, за углом, в полусотне метров от него, привалившись плечом к металлической решетке, готова расплакаться та, ради кого он и устроил эту погоню.

Вере было очень, очень плохо.

Поначалу, выйдя с работы, она честно выполняла данное себе обещание не грустить и вообще выкинуть из головы всякую чушь. Она и не грустила, но чушь из головы никак не выкидывалась, и Вера чувствовала себя… ну, наверное, озадаченной. Что она не так сказала? Что она не так сделала?

Молодой и явно одинокий мужчина… «Женя! – поправила она себя. – Его зовут Женя». Так вот: молодой и одинокий Евгений на протяжении нескольких недель едва ли не каждый вечер заходит к ним в магазин. Не просто в магазин, а именно в ее, Верин, отдел. Смущаясь, заказывает трогательный холостяцкий ужин – стакан сока и пару каких-нибудь пирожков. Иногда просит завернуть выпечку «с собой». Растерянно хлопает длинными ресницами, отвечает невпопад и неотрывно смотрит на ее, Верины, руки. Это что-то значит? Какое-то время Вера убеждала себя, что – нет, ничего это не значит. Мало их, что ли, постоянных покупателей? Но потом насела сменщица тетя Нина, которой взбрело в голову непременно выдать девушку замуж: дескать, смотри, девка, какой парень – и опрятный, и скромный, и здоровается всегда, и разговаривает грамотно, и на тебя поглядывает благосклонно, с интересом. Чем не пара? «Глупости!» – решительно обрывала ее Вера, а сама на следующий вечер украдкой перепроверяла – действительно, опрятный; действительно, благосклонно. Если Евгений появлялся раньше привычного времени – например, когда они с девчонками перекусывали, чай пили, – Светка из молочного отдела пихала Веру острым локтем в бок и, посмеиваясь, шептала: «Гляди, гляди! Твой пришел!»

Конечно, никакой он не ее. И до сегодняшнего дня она вообще не могла для себя решить, хочется ли ей, чтобы он стал ее. Он… странный. Не просто скромный, а робкий, словно школьник. Такой и в кино-то никогда не позовет, а она сама в жизни не станет навязываться, ни за что первая не сделает шаг! Еще он рассеянный какой-то – то вроде улыбается, беседу поддерживает, а то вдруг становится отрешенным, будто задумывается о чем-то так глубоко, что перестает замечать все вокруг. И глаза у него воспаленные – то ли болеет постоянно, то ли ночами не спит. Кто он? Поэт, ученый? А вдруг действительно чем-то серьезным болен? Да и нужен ли ей такой нерешительный кавалер? Мужчина должен быть мужчиной – сильным, храбрым, ответственным, надежным. Подкаблучников и маменькиных сынков Вера презирала со всей комсомольской искренностью.

И вдруг сегодня, отпросившись перед обедом на почту, чтобы не попасть там в перерыв, она встретила совсем другого Евгения. Этот Евгений ничуть не робел, он очень жестко и даже с некоторой угрозой сказал тем двоим, чтобы они не шумели после двадцати двух часов, и сказал так, что сразу чувствовалось – он имеет на это право. Те двое – они ведь тоже что-то собой представляли, тоже знали себе цену, но он перед ними не пасовал, не мямлил, не хлопал длинными ресницами. А когда Вера подошла, его глаза перестали метать молнии и вновь сделались растерянными. Значит, это она на него так действует? Значит, за пределами магазина он строг и решителен? И никакой он не подкаблучник и не маменькин сынок? Не инфантильный поэт и не странноватый ученый, а самый что ни на есть сильный и храбрый мужчина?

Это новое знание требовало осмысления, тщательного обдумывания и взвешивания. Но тогда, днем, Евгений не дал ей шанса – он, оставаясь нежданно сильным и решительным, буквально протащил ее через полгорода, держа под руку, на виду у всех, и она всю дорогу молчала, ощущая себя почему-то маленькой и глупой, и думалось ей как-то врастопырку, и его вопрос о том, во сколько она заканчивает работу, показался самым страшным из всех возможных вопросов. Потом, ближе к вечеру, выяснилось, что куда страшнее вопроса оказалось ожидание. Он придет, этот новый Евгений, и закажет… неужели он опять закажет пирожки и сок? Или переосмысленный мужчина теперь и вести себя станет по-другому, по-новому? И ведь ей нужно будет смотреть ему в глаза! Как она сможет посмотреть ему в глаза после того, что сегодня выяснила о нем?

Теперь уже она волновалась, как школьница, была взбудоражена и испугана, и в какой-то момент ей подумалось: «Уж скорей бы!»

А он все не шел и не шел…

Обреченность, с которой она ждала встречи с Евгением, сменилась паникой из-за его отсутствия. Почему? Почему его до сих пор нет? Конечно, и раньше случались дни, когда он не заглядывал в универсам, но те дни были ничего не значащими, обычными, незаметными. А сегодня… Да он никакого права не имеет не появиться сегодня – после того, как она увидела его другим, после того, как он крепко ухватил ее за руку и проводил до работы, после всего, что она тут передумала!