Шрифт:
Она старалась быть веселой… Но веселье ее звучало фальшиво, ее лицо было серьезно. Ее ноздри быстро раздувались. Она еще тяжелее оперлась на мою руку, и я чувствовал, как дрожь пробежала по всему ее телу.
Тут я заметил, что в стене налево, против каждой камеры, были сделаны глубокие ниши. В этих нишах находились деревянные точеные и раскрашенные изображения всех видов употреблявшихся в Китае Истязаний, изображения со всем ужасным реализмом, свойственным искусству Дальнего Востока: сцены обезглавливания, удушения, снятия кожи, отрывания кусков тела, безумные математические изобретения, составляющие науку Истязаний, по своей утонченности незнакомую нашей западной, довольно, однако, изобретательной кровожадности. Музей ужаса и отчаяния, в котором ничего не пропущено из человеческой жестокости, музей, который постоянно, во всякое время дня напоминает заключенным точным изображением искусную смерть, на которую они обречены своими палачами.
— Не смотри на это! — сказала мне Клара с презрительной гримасой. — Ведь это, мой милый, раскрашенное дерево. Сюда смотри, здесь все настоящее… Вот! Вот как раз мой поэт!
И она сразу остановилась перед клеткой.
Какое-то лицо, бледное, исхудалое, с изъеденной гангреной кожей, с голой челюстью за трясущимися губами, прислонилось к решетке, за которую ухватились его две длинные, костистые руки, похожие на сухие лапы птицы. Это лицо, с которого навсегда исчез всякий человеческий облик, эти кровавые глаза и эти руки, превратившиеся в покрытые чешуей когти, внушали мне ужас. Я инстинктивно откинулся назад, чтобы не чувствовать на своей коже зловонного дыхания этого рта, чтобы не получить ран от этих когтей. Но Клара быстро подтащила меня к клетке. В глубине клетки, в ужасном мраке, ходили, кружились пять живых существ, бывших когда-то людьми, с голыми торсами, с почерневшими от кровоточащих ссадин черепами. Задыхаясь, лая, воя, он понапрасну старались сильными толчками повалить крепкий камень перегородки. Потом они снова начинали ходить и вертеться с гибкостью диких животных и с бесстыдством обезьян. Широкая поперечная загородка скрывала низ их тел, а с невидимого пола камеры поднимался удушливый и убийственный запах.
— Здравствуй, поэт! — сказала Клара, обращаясь к лицу. — Ведь я любезна? Я еще раз пришла проведать тебя, мой несчастный! Ты узнаешь меня сегодня? Нет? Почему ты не узнаешь меня?.. Ведь я же прекрасна и целый вечер любила тебя!
Лицо не двигалось. Его глаза не отрывались от корзинки с мясом, которую нес бой. А из его горла вырывалось хрипение животного.
— Ты голоден? — продолжала Клара. — Я дам тебе поесть. Для тебя я выбрала самые лучшие куски на базаре. Но прежде, хочешь, я прочитаю тебе твою поэму. «Три подруги»? Хочешь? Тебе приятно будет послушать ее?
И она начала декламировать:
У меня три подруги. Ум первой подвижен, как лист бамбука. Ее легкий и резвый нрав подобен перистому цветку евлалии. Ее глаза похожи на лотос. А ее грудь так же тверда, как лимон. Ее волосы, заплетенные в толстую косу, спадают на золотистые плечи, как черные змеи. Ее голос нежен, как горный мед. Ее голени тонки и гибки. Ее бедра круглы, как гладкий ствол банана. Ее походка — походка молодого развеселившегося слона. Она любит удовольствие, знает, чем вызвать его, и умеет его разнообразить. У меня три подруги.Клара вдруг прервала себя.
— Не припоминаешь? — спросила она. — Разве тебе больше не нравится мой голос?
Лицо не двигалось. Оно, казалось, не слышало. Его взгляд продолжал пожирать ужасную корзину, его язык щелкал во рту, наполненном слюною…
— Ну! — сказала Клара. — Слушай дальше! И ты будешь есть, потому что ты так голоден!
И она продолжала медленным, ритмическим голосом:
У меня три подруги. У второй великолепные волосы, которые сверкают И спадают длинными шелковистыми гирляндами. Ее взгляд взволновал бы бога любви И заставил бы покраснеть пастушек. Тело этой женщины грациозно, как змея, как золотая лиана. Ее серьги увешаны драгоценными камнями, Словно украшенный инеем цветок в морозное и солнечное утро. Ее одеяние — летние сады И храмы в праздничный день. А ее груди, твердые и подпрыгивающие, сверкают, как две золотые вазы, наполненные опьяняющими напитками и одуряющими ароматами. У меня три подруги.— У-а! у-а! — лаяло лицо в то время, как в клетке другие пять осужденных, продолжая ходить и метаться, повторяли ужасный лай.
Клара продолжала:
У меня три подруги. Волосы третьей собраны и скручены на голове. И никогда они не знали прикосновения пахучего масла. Ее лицо, выражающее страсть, безобразно. Ее тело похоже на свиную тушу. Можно сказать, что она всегда сердится. Она всегда ругается и ворчит. Ее груди и живот отдают запахом рыбы. Она вся нечистоплотна. Она пьет все и пьет много. Ее пустые глаза всегда гноятся. А ее постель омерзительнее, чем гнездо удода. И вот ее-то я и люблю. И вот ее-то я и люблю, потому что есть нечто, более таинственно притягивающее к себе, чем красота: это — гниение. Гниение, в котором господствует вечная теплота жизни, В котором перерабатывается вечная смена превращений! У меня три подруги!Поэма была кончена. Клара умолкла.
Лицо, жадно устремив глаза на корзину, не переставало лаять в продолжение декламации последней строфы.
Тогда Клара печально сказала, обращаясь ко мне:
— Ты видишь… Он ничего не припоминает. Он потерял память о своих стихах, как и о моем лице. И этот рот, который я целовала, не произносит ни одного человеческого слова. На самом деле это что-то неслыханное!
Она выбрала из корзины мяса лучший, самый большой кусок и, грациозно изогнув бюст, протянула его на конце своих вил исхудалому лицу, глаза которого сверкали, как два уголька.
— Ешь, бедный поэт! — сказала она. — Ну, ешь!
С ухватками голодного зверя, поэт схватил своими ногтями ужасный зловонный кусок и поднес его к своему рту, в котором он одно мгновение висел как уличная падаль в зубах собаки. Но тотчас же в потрясенной воем клетке начался рев, прыганье. Видны были только голые торсы, перемешавшиеся друг с другом, охваченные длинными худыми руками, раздираемые челюстями и когтями… и обезображенные лица, рвавшие мясо! Больше я ничего не видел. Я слышал шум, борьбы в глубине клетки, прерывистое и свистящее дыхание, хриплые вздохи, падение тел, топот, хрустение костей… хрипение. По временам из-за перегородки показывалось какое-нибудь лицо, с добычей в зубах, и снова исчезало. Снова лай, все время хрипение и почти безмолвие, и потом ничего!