Шрифт:
Издалека до них доносился шум боя. Однако Илиану это не остановило.
— Я должна отомстить вам, барон Калан.
— Вы не можете убить меня, сударыня, даже если того пожелаете. Для вас это невозможно.
— И все же я обязана попробовать. Змеиный повелитель пожал плечами.
— Ну, если таково ваше желание… Но я хотел бы узнать, каким образом душа ваша смогла ускользнуть из ловушки. Я думал, она застрянет там на веки вечные. Основываясь на этом успехе, я намеревался провести более изощренные опыты. Да. И все-таки, как вам удалось сбежать?
— Она никуда не сбегала, барон Калан, — раздался внезапно голос с другого конца площади.
Колдун обернулся.
— О чем это вы?
— Разве вы не понимаете, что за душу попытались заточить в своем кристалле? — продолжил Джери-а-Конел.
— Какую душу? О чем это вы?
— Известны ли вам легенда о Вечном Воителе?
— В общем-то, да Она попадалась мне в каких-то древних манускриптах.
Змеиная маска поворачивалась от Джери к Илиане и от Илианы к Джери, а тем временем Илиана продолжала неумолимо надвигаться на Калана.
— Так припомните, о чем вы читали.
В этот миг Илиана оказалась прямо перед бароном Каланом Витальским. Уверенным движением клинка она сбила с него разукрашенный шлем вместе с маской, выставив на дневной свет бледное дряхлеющее лицо колдуна, украшенное клочковатой белой бородкой и обрамленное редеющими волосами.
Калан растерянно заморгал, попытался прикрыть лицо рукой, но затем схватился одной рукой за меч. В другой же он сжимал загадочный предмет, который подобрал на пепелище.
— Все равно вам не убить меня, Илиана Гаратормская, — произнес он негромко. — А даже если бы вы это и сумели сделать, последствия были бы ужасны. А теперь оставьте меня или возьмите в плен, если это доставит вам удовольствие. Но поторопитесь, ибо у меня есть куда более важные дела…
— Защищайтесь, барон Калан.
— Мне не хотелось бы убивать вас, — произнес он уже более ядовитым голосом. — Ибо вы являете собой загадку для меня как для ученого. Однако я все же пойду на это, Илиана, если вы будете и дальше отравлять мне жизнь.
— А я с радостью убью вас, если только представится возможность.
— Не представится, — терпеливо повторил Калан. — Говорю же вам, меня может убить лишь один-единственный человек во Вселенной, и это отнюдь не вы. К тому же от того, останусь ли я в живых, зависит очень многое. Вы даже не подозреваете, сколь многое.
— Защищайтесь.
Пожав плечами, Калан поднял клинок.
Илиана бросилась в атаку. Калан небрежно парировал удар. Клинок Илианы, слегка отклонившись, вонзился в плоть колдуна. Тот задохнулся от изумления.
— Больно! — прошипел он, точно громом пораженный. — Больно!
Илиана не меньше Калана удивилась, завидев текущую ручьем кровь. Гранбретанец попятился, пошатнулся, не сводя глаз с зияющей раны.
— Невозможно! — воскликнул он. — Это попросту невозможно!
А Илиана вновь нанесла удар. Прямо в сердце. В тот самый миг, когда Калан произнес:
— Только Хоукмун способен убить меня, он один, и совершенно невозможно…
Взмахнув руками, колдун упал навзничь, вздымая вокруг себя облако бурого пепла, но и мертвый, он продолжал хранить на своем лице выражение глубочайшей растерянности и удивления.
— Вот мы и отмщены, барон Калан, — промолвила Илиана голосом, который сама не узнала.
Она нагнулась, чтобы взглянуть, какую вещь сжимал в кулаке колдун. Это оказался кристалл, сверкающий кусок антрацита, самоцвет неправильных очертаний, и она тут же поняла, что это такое.
Выпрямляясь, Илиана заметила, что сияние солнечного дня как-то неуловимо изменилось, будто свет вынужден теперь пробиваться сквозь тучи, хотя на небе не было ни облачка. До сезона дождей оставалось еще не меньше двух месяцев. К ней бросился Джери-а-Конел.
— Так вы убили его? Но боюсь, что теперь нас ждут новые неприятности. — Его взгляд упал на кристалл в руке Илианы. — Храните его как зеницу ока; если нам повезет выбраться живыми из этой переделки, я покажу вам, как с ним поступить.
В этот миг в бездонной глубине стремительно темнеющего неба, высоко над вершинами исполинских деревьев родился звук, такой, словно захлопала крыльями гигантская птица. В воздухе разнеслось зловоние, рядом с которым запах разлагающихся трупов мог бы показаться изысканным благоуханием.