— Вероятно, это сэр Джемс Мак–Фе, — подсказал консул. — Вот он действительно титулованный дворянин. Ну, и что же он ответил?

— О, он написал очень дельное письмо, — ответила девушка, явно довольная тем, что у Уотсона оказался такой именитый советчик. — По его мнению, можно почти не сомневаться в том, что, если американские Мак–Гулиши захотят вернуть себе свое родовое поместье, это можно устроить, затратив некоторый капитал. Он даже вызвался быть посредником в деле. Наверное, это и есть та самая полюбовная сделка, о которой теперь идет слух. Но он ни словом не обмолвился о том, что лордством тут и не пахнет.

— Возможно, он полагал, что раз вы американцы, для вас это не имеет никакого значения, — сухо сказал консул.

— Это еще не причина, чтобы отказываться от таких вещей, раз они нам принадлежат и раз за них деньги плачены! — запальчиво возразила собеседница.

— Выходит, перемена в ваших личных отношениях с мистером Мак–Гулишем и служит причиной того, что вам так мало известно о ходе дела и его перспективах?

— Именно так, но сам-то он думает, что между нами все по–прежнему. Ведь мы как приехали сюда, так еще ни разу его и не видели, хотя все говорят, что он здесь, но только скрывается.

— Это зачем же?

Девушка недоуменно вскинула брови.

— Должно быть, считает, что так таинственней. Я же сказала, что он чокнутый.

И она так простодушно рассмеялась, нимало не думая о том, что ее слова могут весьма нелестно характеризовать ее самое, что консул поневоле присоединился к ней.

— Судя по всему, вы не так легко расстраиваетесь, как помолвки, — сказал он.

— И не буду расстраиваться… А вот и мама идет. Послушайте, — вдруг сказала она, делая умильное лицо, — если мама пригласит вас поехать с нами на север, не отказывайтесь, ладно? Поедете? Это будет просто замечательно!

— На север? — с недоумением переспросил консул.

— Ну да, имение смотреть. А вот и мама.

Вошла дама не столь боевая, но не менее красивая и нарядная. Когда церемония знакомства закончилась, мать повернулась к дочери и сказала:

— Пошла вон, милашка, я хочу потолковать о деле с этим… э–э… джентльменом.

Девушка со смехом убежала, и мамаша, подавляя со сна зевок, подняла на консула тяжелые веки.

— Вы уже беседовали с моей Элси?

Консул подтвердил, что имел такое удовольствие.

— Ах, она что думает, то и говорит, — томным голосом сказала миссис Керкби, — но сердце у нее доброе, и при всей своей ветрености она никогда не теряет голову. С тех пор как умер ее отец, она мною командует, — продолжала она с легким вздохом и, помолчав немного, рассеянно добавила: —Уж конечно, она успела рассказать вам о своей помолвке с юным Мак-Гулишем?

— Да, но она сказала, что помолвка расторгнута.

Миссис Керкби облегченно повела бровью.

— Во всяком случае, это было не более как ребячество с их стороны, — сказала она. — Они росли вместе в Мак–Корклевилле, он приходится ей троюродным братом. Я думаю, он наплел ей с три короба о своем знатном происхождении, будто бы он старший в роде Мак-Гулишей, ну, у нее воображение и разыгралось. Наверное, Кастер сумеет выколотить здесь кое-что для пайщиков, во всяком случае, пока что он не давал промаха в денежных делах, но уж на большее едва ли можно рассчитывать. Так вот, мне пришла мысль съездить с Элси посмотреть имение, и я хотела попросить вас поехать с нами. Элси вам ничего не говорила? Я знаю, ей было бы это приятно… и мне тоже.

Несмотря на лениво–безразличный тон миссис Керк- би, ее просьба звучала так искренне, так серьезно, что консул поневоле заинтересовался. Да и его собственное любопытство к этому странному делу было так велико, что он рад был случаю удовлетворить его. Теперь он чуть ли не упрекал себя за то, что слишком поспешно и сурово осудил Керкби–младшую за эгоизм и тщеславие. В конце концов он давно уже не бывал в Америке и, возможно, настолько изменился сам, что совершенно утратил способность понимать своих земляков. Однако вместе с тем он все же чувствовал, что откровенная независимость и безрассудная отвага таких людей, как Кастер, несравненно ближе и родственнее его американской душе, чем мелкое тщеславие и почти рабское приспособленчество женщин. Или, может, причиной тут извечная женская слабость, с которой ничего не может поделать ни республиканское происхождение, ни воспитание?

— Насколько мне известно, имение разбросано по разным местам, — любезно улыбаясь, сказал он.

— Ах, мы хотим съездить только на остров Келпи, где развалины старого замка. Элси хочется их осмотреть.

Консул подумал, что поездка действительно может оказаться интересной.

— Ну что ж, поедем, непременно поедем. Я с величайшим удовольствием присоединяюсь к вам.

Такой скорый и решительный ответ, казалось, успокоил даму и согнал с нее лень. Она оживилась и уже более свободно и доверительно заговорила об одержимости Малькольма, которую не знала, как толковать: то ли как настоящее помешательство, то ли как истовую уверенность в своей правоте, — так что в конце концов у консула сложилось впечатление, что ее участие во всей этой махинации не более как причуда неопытной женщины, которая не знает, чем себя занять. Он обещал зайти к ней на следующий день, чтобы устроить все необходимое для поездки, и откланялся.

На обратном пути ему пришлось пройти одной из площадей Сент–Кентигерна в тот самый час, когда рабочий народ расходится по домам с фабрик и доков. Вид этих разбредающихся толп никогда не представлялся ему ни живописным, ни отрадным, но бывали дни, когда такое зрелище безликой, нездоровой нищеты и тупой безысходности внушало ему особенно тягостное чувство. Он помнил, как впервые увидел эту картину: женщины и девушки, идущие босиком по слякоти мостовой сквозь мглу и туман, — и какой оскорбительный контраст составляло все это его свежим, только что из Нового Света, понятиям о нежном поле! Но со временем его восприимчивость притупилась, душа огрубела, как бы под стать этим загрубелым, бесчувственным ступням, и он начал относиться ко всему спокойно, подобно прочим представителям обутого сословия здешних мест.