Путь, который начертывает нам Евангелие, нелегкий. Для некоторых он выглядит неуютно, подобно движению вверх по скалам. Но нам предложен именно этот путь. И на нем придется пройти через сомнения, искания, душевные кризисы, и только воля, устремленная, как стрела в цель, поведет нас вверх.

И наконец, вы скажете: а если воля ослабеет? Да, она не только слабеет, она в общем-то доказывает свое банкротство. Тут был один вопрос: как понимать толстовское толкование Евангелия? Толстой любил слово «самосовершенствование». Слово хорошее, но бессмысленное. Никто никогда сам себя усовершенствовать не мог. Каждый из нас хорошо знает по себе, что мы поднимаемся и опять падаем. За волосы мог вытащить себя только барон Мюнхгаузен.

Одна из предпосылок начала подлинно христианского пути — это нравственная внутренняя честность. Апостол Павел показал это блестяще. Он сказал: «То, что ненавижу, то люблю. Горе мне, два человека живут во мне». И мы все это знаем. И к этому он добавил другое: если мы не можем самосовершенствоваться, то мы можем быть открыты тому движению, которое к нам идет сверху; сила благодати может действовать так, что человек, неспособный к победе, побеждает, человек, от которого нельзя было ожидать чуда, вдруг совершает чудо.

«Сила Божия в немощи совершается» — вот что говорит нам Писание [9] . В немощи. И порой чем более слабым кажется человек, тем более удивительные вещи он может совершить с помощью высшей силы. Значит, здесь так же, как в истоках, — богочеловеческий принцип. Человек идет вверх, и ему протянута рука.

Вера предполагает возможность чуда, то есть нарушения естественного порядка вещей в любое время и в любом месте. Но как поверить в возможность явления Богородицы на Калининском проспекте (то есть в чудо столь прямое и безусловное, каковы, например, евангельские чудеса)?

О. АЛЕКСАНДР: Чудо не сверхъестественное явление в прямом смысле слова. Сверхъестествен только Тот, Кто стоит над естеством, то есть над природой. А все остальное естественно, только по-разному. Уверен, что воскрешение мертвых — это соответствует какому-то таинственному, нам неведомому естеству.

Я, например, никогда не нуждался ни в каких чудесах, хотя очень много видел в жизни всяких необыкновенных вещей, но они меня не очень интересовали. Может, это просто личное, субъективное. Со мной случались разные — я называю это словом «феномены»; так эти феномены не более интересены, чем устройство какой-нибудь голотурии [10] .

Насчет Калининского проспекта? Вообразим, что некий архангел явился перед Госпланом. Все работники его падают ниц перед этим огненным чудом — что им еще остается делать? Это будет вера, ничего не стоящая, вера, порожденная страхом неумолимого факта, который сваливается на человека, как камень на голову. Это противоречит всему, что мы знаем о замыслах Творца по отношению к человеку.

Свобода и еще раз свобода. Более того, даже если бы бытие Божие было доказано с математической точностью — это противоречило бы замыслам Божиим, потому что человеку некуда было бы деться.

Я всегда вспоминаю рассказ Сартра про себя; когда он был маленьким, он прожег коврик и вдруг почувствовал, что Бог смотрит на него; и ему некуда деться, потому что он совершил это безобразие, и тогда мальчик стал ругать Бога. С тех пор он больше не чувствовал Бога. Он просто от Него сбежал, сбежал эдаким эмоциональным образом. Такой Бог, как кувалда, которая висит над нами, — это проекция наших представлений о Нем.

Требует ли вера буквального понимания того, о чем говорится в Евангелии, или события, описанные в Евангелии (особенно чудеса) должны быть истолкованы иносказательно? Допустимо ли для верующего такое отношение к тексту Евангелия, какое было у позднего Толстого (то есть такое, как ко всякому тексту)?

О. АЛЕКСАНДР: В Ветхом Завете многие описания чудес являются лишь поэтическими метафорами. Потому что Ветхий Завет, как я вам уже говорил, — это сложная система жанров, и когда там говорится, что горы скачут и прочее, не надо понимать это буквально. Это язык поэзии, саги, сказания, легенды.

Но Евангелие по своему жанру представляет совсем иное. Это текст, дошедший до нас непосредственно из круга людей, живших во времена Христа. Слова Его донесены почти с буквальной точностью. Почему мы должны сомневаться, что Он исцелил слепорожденного, когда история знает многих чудотворцев и целителей всех рангов. В Евангелии чудо не столько в том, что Христос поднял паралитика, а в том, что Христос Сам был чудом.

Я, во всяком случае, понимаю все рассказы об исцелениях вполне буквально. Может быть, какие-то отдельные моменты мы не совсем точно понимаем, скажем, чудо с гадаринскими бесноватыми, когда свиньи бросились с обрыва. Но это совсем не главное и не существенное.

Допустимо ли для веры такое отношение к текстам Евангелия, какое было у Толстого? Да, Евангелие есть книга, как я уже говорил вам, написанная людьми. Богословы изучают сейчас, как ее писали, при каких обстоятельствах, как редактировали. Существует целая наука, библеистика, которая это исследует; но она исследует оболочку, средства, при помощи которых Дух Божий и боговдохновенный автор доносят до нас самую суть. Мы должны стремиться уловить, найти этот смысл.