Князь Салтыков, посидев немного у князя, двинулся обратно в Москву, а вскоре после него собрались и дети с теткой. Князь хотел удержать дочь, но княжна заметила, что ей нужно самой собрать все вещи в дом, а к вечеру она явится уже совсем.

– Ну что ж, – отозвался князь, – один лишний раз – не беда. Повидайся последний разок с галкой и простись.

Девушка вздрогнула всем телом от меткого удара. Она действительно ехала обратно в Москву не ради того, чтобы собрать свои пожитки, а чтоб успеть съездить ко всенощной и там повидаться с возлюбленным.

Княжна потупилась и стояла недвижно.

– Поезжай! – снова выговорил князь. – Говорю тебе: один лишний раз – не беда. Повидай галку. Скажи ей, что она нам совсем не нужна. У нас, скажи, на Калужке – страсть их сколько! Хоть десять десятков в минуту наловить можно.

Старик вернулся в свой кабинет, опустился на кресло и глубоко задумался. Известие, привезенное сестрой и детьми, или, вернее, тайна, которую он выпытал у них, серьезно смутила князя.

«За что девочку зря реветь заставлять? – думалось ему. – Дурафья сестрица! Да и сын-то разиня. Девочка все-таки деревня, хоть и княжна. Первые красные фалды за сердце схватили. Они проморгали. А теперь реветь будет. И нашли же кого! Галку выискали, питерского скакуна. В каждом кармане блоха на аркане. Жених! Для Телепневой княжны?!»

Между тем князь Егор с женой, княжна и Егузинская снова расселись по своим экипажам и выехали со двора. Но, отъехав с полверсты от усадьбы, Егузинская остановила свою карету и следовавший за ней экипаж племянницы и пересадила девушку к себе.

Едва только княжна была с теткой вместе, как Егузинская проговорила:

– Ты не сердись. Я уже смекнула. Нынче ли, после ли, все одно! Родитель твой ни за что согласья на брак этот не даст. Или у него свое что есть на уме, или просто выждать хочет.

Княжна ничего не ответила и начала плакать.

– Да ты не плачь! Такое ли в жизни бывает. В жизни бывает такое, что люди топятся, режутся. А любовь что? Тьфу! Это то же, что хворость: нынче ломит, а завтра прошло. А там, гляди, выйдешь за другого какого и рада будешь, что не за Галкина! И то сказать, фамилия для брака – мудреная. Юлия Аникитовна Галкина. Мудрено.

– Нет, тетушка! Я в монастырь пойду.

– Ну, так! Ишь ведь вы! Точно по заученному! «В монастырь!» А повези тебя отец – не то что постригать, а хоть в послушницы, так ты топиться побежишь. А повези он тебя топить, ты бы в монастырь убежала!

До самой Москвы тетка с племянницей говорила все о том же – о неудачном сватовстве. Уже въезжая в Москву, княжна робко проговорила:

– Тетушка! Голубушка! Вы только одно мне сделайте – поедемте ко всенощной к Воскресению Славущему.

Егузинская подумала немного и отозвалась:

– Что ж! Поедем. Поглядите еще разик друг на дружку – беды не будет. Да, кстати, что его томить? Я ему в церкви, обиняком, скажу все, что из сватовства Бахреевой вышло. Только помни, Юлочка, не задумай ты самокруткой венчаться! Твой родитель тебя по миру пустит: с ним шутить нельзя. А что я тебе могу оставить по смерти – на это шибко не заживешь. Ты не вздумай, племянница, крутить.

– Что вы, тетушка. Где мне!.. И рада бы, да не сумею…

– То-то… Молодежь шустра, да глупа! Обвенчаться недолго, а жизнь прожить – не поле перейти. А еще говорится: покрутишь – карман натрутишь.

– Как, тоись, натрутишь?

– Карман или мошну надорвешь… Худой карман будет. Обвенчается коли кто самокруткой, то уж от родителей ни приданого, ни наследия не жди, а бедствуй без гроша денег. Я-то, вестимо, тебе свое оставлю во всяком случае. А родитель не простит и лишит и благословения, и иждивения. А небось ведь скажи по совести, толкал тебя Галкин на самокрутку…

– Нет, тетушка, как перед Богом, таких разговоров у нас не было. Он очень тихий, жалостливый. Где ему крутить. Я за эту тихость его и люблю.

И княжна, сморщив вдруг свое хорошенькое лицо, заплакала.

– Полно! Полно! – заговорила Егузинская. – Обожди разливаться. Еще, может, дело твое не стоит слез. Все на свете, волей Божьей, к лучшему потрафляется. И пакость-то всякая, и та якобы, сказывают, к лучшему.

Прапорщик Измайловского полка Алексей Галкин был тем, что в народе зовут: бобыль. Он потерял отца и мать, урожденную Бахрееву, когда ему было только семь лет от роду. Если бы не старый друг отца, судья верхнего земского суда Рязанского наместничества, Повалишин, то молодой дворянин погиб бы с холоду и с голоду. Повалишин взял ребенка к себе на воспитание.

Не имея своих детей, старый холостяк судья обожал вообще детей, и маленький Алеша, круглый сирота, очутился вдруг как у Христа за пазухой. Жили они в Рязани.

Через три года явился к судье посланец от старой девицы Бахреевой, жившей в оренбургских степях в какой-то крепости. Он стал от ее имени требовать отдачи ей племянника на воспитание по праву ближайшего родства.

Повалишин не отдал ребенка внезапно отыскавшейся тетушке, объяснив, что якобы взял его к себе по завещанию покойного друга, его отца.