Он был не только здоров и бодр, но веселее чем когда… Он играл и доигрывал партию в той игре, что сам затеял.

Баур, граф Велемирский, Немцевич, Брусков, лакей Дмитрий и его сестра, даже дворянин Саблуков, даже персиянин Амалат-Гассан и еще многие другие действующие лица – бывали у него, уезжали и исчезали, являлись вновь… Только княжны не было видно, и никто о ней не говорил, по-видимому, и не думал. И где была она, никто, кроме разве Дмитрия с сестрой, не знали. Только раз, однажды утром, капитан Немцевич, из желания подольститься к князю, осведомился нежно о здоровье княжны.

– Как, ваша светлость, оне себя изволят чувствовать? Все ли в добром здоровья?

– Кто? – спросил князь наивным голосом.

– Княжна тоись…

– Какая княжна?

– Княжна Изфаганова-с… – оробел Немцевич.

– Какая Изфаганова?

Немцевича душа машинально ушла в пятки, и он не отвечал.

– Отвечай, коли спрашивают! Чего рот разинул. Ну? Я у тебя спрашиваю, какая такая кияжна Изфаганова? Откуда ты такую выудил?

– Не могу знать-с… – пролепетал Немцевич.

– Не можешь. То-то… Пошел…

И капитан не ушел, а выкатился шариком.

Наконец, на второй день вечером, когда князь сидел полулежа на софе, с книгой в руках, явился Брусков с докладом.

– Ну, что ж? прощать совсем придется тебя? – весело спросил князь, и не только губы, но и глаза его смеялись.

– Придется, ваша светлость.

– Справил, стало быть, как след?

– Справил отменно. Шесть часов бился с ним. Уговорил-таки просить, умолять, в ногах у Зубова валяться хоть сутки…

– Да отчего же он, шельма, не хотел? Простое дело. Самому надумать бы следовало.

– Сказывал: не стоит… Все погибло… Княжну вернешь самое, но уж… не совсем тоись…

– Как не совсем? Не пойму!

– Княжну, сказывал, может, князь и отдаст назад, но, стало быть, ее только самое вернешь, а чести ее уж не вернешь…

Князь вдруг залился громким хохотом и даже опрокинулся на подушку дивана.

– Ой, батюшки, уморил… О-ох… дай воды испить…

– Ну, ты уверил его, дурня, что невеста его для меня священна осталась? Хоть сейчас получай в полной неприкосновенности.

– Уверял. Вот он и был у Зубова. Тот все не хотел, но потом поддался и обещал вам написать.

– Ну, а когда?

– Записку с курьером, должно быть, завтра получите.

– Ну, ладно… Спасибо… Я у тебя на свадьбе посаженым.

– Не стою я ваших милостей.

– И у меня, братец ты мой, – рассмеялся князь, – из-под носу невесту не увезут от жениха. Ступай и посылай ко мне Баура. Надо тоже и пустяками заняться. Просьбу датского резидента вели ему захватить с собой… Совсем забыл со всей этой кутерьмой.

На другой день действительно явился курьер от Зубова и лривез князю записку.

Зубов объяснил Потемкину, что он вмешивается в дело, до него не касающееся, только из жалости к артисту и из «чувства оскорбленной справедливости», а затем и «ради попирания законов гостеприимства», и наконец, «в защиту несчастной сироты, одинокой на чужбине».

– Вишь как расписался! – воскликнул князь. – Все тут есть… Только смекалки нет…

Князь велел сказать курьеру, чтобы он передал на словах господину Зубову, что князь получил записку, но отвечать ему на нее нечего.

В то же время князь вызвал Немцевича и объяснил ему, чтобы он ехал тотчас к Велемирскому и сказал: «Пора».

– Понял ты!

– Понял-с.

Когда капитан был в дверях, князь вдруг остановил его, как бы вспомнив:

– Стой. Про какую это ты прошлый раз княжну говорил? Как сказывал-то… Изфагановская, кажись?

– Точно так-с! – робко шепнул Немцевич.

– А кто она такая… Откуда ты ее выискал?

– Не могу знать-с!.. – прошипел капитан. Когда он вышел, князь весело расхохотался. Вечером явился и сам граф Велемирский.

– Завтра в двенадцать часов Платон Александрович будет к вам, – произнес он, театрально кланяясь.

– Молодец! – крикнул князь. – Садись. Рассказывай, как обделал…

– Не сердитесь только, князь… Может, я пересолил, – сказал граф. – Только ведь это из усердия! По необходимости, а не по глупости.

– Что такое?

– Я действовал через всех знакомых. И ото всех слышал в ответ только одно. Зубов говорит, что ему на такой шаг решиться при их отношениях неприлично, не позволяет амбиция. Да и толку от сего, кроме унижения, ничего не будет. Тем дело и кончилось… Прогорело все.