Представился немецкому журналисту и другой случай убедиться в необычайной популярности человека, с которым был дружен 25 лет. Ровно за год до кончины Яшина, когда на него еще не успела навалиться неизлечимая болезнь, он был приглашен известной фирмой «Мюллер – Мильх» в Аугсбург на благотворительный матч между сборными ветеранов мирового и советского футбола, сбор от которого предназначался пострадавшим от уничтожительного землетрясения 1988 года в Армении.

Когда диктор объявил, что на трибуне в качестве почетного гостя присутствует Лев Яшин, 20 тысяч зрителей встали и приветствовали его так бурно, как, пожалуй, никого из участников игры, а среди них были Хельмут Халлер, Франц Беккенбауэр, Вольфганг Оверат, Паоло Росси, Марио Кемпес, Олег Блохин и другие звезды. Это дало повод Хайманну написать, что «имя Яшина во всем мире произносится с особой любовью. Никогда еще за всю историю футбола ни один вратарь не пользовался такой гигантской популярностью». Выходит, о нем помнили в Германии через 17–18 лет после ухода с футбольного поля, помнят, как свидетельствует Хайманн, и сейчас, когда еще больше времени прошло после ухода из жизни.

В марте 1990 года, вернувшись из командировки в Испанию, мой знакомый рассказывал, что как-то, прохаживаясь по улицам Барселоны, вдруг наткнулся на довольно большую группу людей, перегородивших тротуар. Они столпились у витрины магазина, в которой был выставлен большой экран. На экране мелькали футбольные кадры с Яшиным. В этот день пришло сообщение о его кончине, и национальное телевидение отдавало дань человеку, незадолго до этого удостоенному почетнейшего приза испанских журналистов «Спортивная легенда» в одной обойме со Альфредо Ди Стефано и Надей Команечи. Тогда, 26 декабря 1987 года, на гала-представлении в честь советского гостя президент Ассоциации спортивных журналистов Испании Хоакин Диас Паласиос от имени 1500 ее членов сказал, что «Яшин пример благородного рыцаря спорта», а в стране Сервантеса рыцарь – не пустой звук.

Через несколько лет я прочитал в книге Никиты Симоняна «Футбол – только ли игра?» (1998), что точно такое же изъявление скорби в связи с кончиной советского вратаря он сам наблюдал в Цюрихе: в соответствующем отделе супермаркета огромное количество выставленных на продажу телевизоров в день смерти Яшина – 20 марта 1990 года – одновременно демонстрировали видеофрагменты, запечатлевшие незабываемый образ мастера. Все мировые агентства в этот день передали сообщение об уходе из жизни «самого великого советского спортсмена всех времен».

Честно говоря, мало кто из советских, русских удостаивался такой широкой известности и глубоких симпатий за границей. В сфере массовых зрелищ хвастать почти нечем: звезды кино, шоу-бизнеса, всегда и везде возглавляющие рейтинги популярности, у нас пригодны, как это ни печально, в основном для внутреннего потребления. Другое дело спорт. Правда, многие виды спорта, где мы годами верховодили, к массовым зрелищам не отнесешь – те же борьбу, штангу, фехтование, греблю. А хоккей, фигурное катание? Да, и наши замечательные чемпионы достаточно известны, но в ограниченном круге стран. В футболе же с его всесветской аудиторией успехи Советского Союза, а тем более постсоветской России, гораздо скромнее.

Но футбол есть футбол, и на фоне этих менее заметных, хотя и существенных успехов, достигнутых, главным образом, в яшинскую эпоху, личный рейтинг и вселенская популярность Льва Яшина поразительно долговечны и несравнимы в нашем спорте (да и не в одном только спорте) ни с чьими более, будь то Валерий Брумель или Ирина Роднина. Если все советские корифеи той поры прославились в любительском или полулюбительском спорте, то Яшина выделяет среди них преуспевание в тяжелых схватках с прожженными, высокооплачиваемыми, самоуверенными профессионалами, поскольку футбол с давних времен отвергает соревновательное разделение на «чистых» и «нечистых».

Нас зачастую обижает предвзятое отношение к России на Западе. Возможно, оно заходит слишком далеко, но ведь мы сами щедро предоставляем основания для недоверия – я сам не раз был свидетелем чрезмерной закрепощенности, сумрачности, закрытости соотечественников в советские времена и, наоборот, распущенности, демонстративного бескультурья, даже разнузданности – в последующие. Ну а мафиозностью некоторых из них мы и сами напуганы не меньше добропорядочных иноземцев.

Однако всегда находились посланцы страны, умевшие наводить мосты лучше всяких дипломатов. Лев Яшин достойно представлял свою державу и успешно вербовал ей сторонников. При очевидном непонимании, а то и неприятии на Западе людей с советского пространства он, наподобие Юрия Гагарина, и делами своими, и самим своим обликом, обаянием, открытостью, своей располагающей, поистине фирменной улыбкой начисто перечеркивал этот стереотип отчуждения. И можно понять, почему совершенно безразличный к пафосу, за много лет уставший от бесконечных здравиц, Яшин оживился, даже вскинулся, когда президент ФИФА сэр Стэнли Роуз, заканчивая как-то речь в его честь, произнес: «Прославляя Яшина, мы прославляем Россию». Но каждому ли в самой России дано это понять, как британскому аристократу?

У нас в стране несдержанность чувств и совсем уж экзотические проявления благорасположения к Яшину, вроде тех, что мы вспомнили (и тех, что еще всплывут по ходу этих заметок), случались достаточно редко. Разве что пару-тройку раз, включая прощальный матч 27 мая 1971 года между сборной ФИФА и сборной «Динамо» (2:2) в 100-тысячных Лужниках, когда спекулянты, в просторечии барыги, впервые с 40—50-х годов «толкали» билеты по десятикратной цене, а у приемной директора стадиона и «литерных» касс для привилегированной публики часами толпились генералы, депутаты, академики, народные артисты.

Почему же Яшин реже, чем за границей, вызывал тайфун эмоций? Большое видится на расстоянии? Нет пророка в своем отечестве? Да, были некоторые основания утверждать, что Яшина распознали и оценили за рубежом раньше и почитали больше, чем у нас. Но, скорее всего, всплески благоговения перед ним были здесь не столь сильны как раз потому, что никто истинную цену Яшину не знал так, как мы, и восприятие футбольных подвигов этого человека, соответствующее столь высокой пробе, стало попросту делом привычки.