Значимым филологическим сочинением Тредиаковского стала работа «Новый и краткий способ к сложению российских стихов» (1735). В ней автор критически рассмотрел старый силлабический стих. Вместе с работой Ломоносова «Письмо о правилах российского стихотворства» (1739) «Новый и краткий способ <…>» вошел в историю и теорию русской словесности как значимый этап в становлении и развитии русского стиха, связанный с формированием силлабо-тонической системы русского стихосложения.

Появление «Письма, в котором содержится рассуждение о стихотворении <…>» (1750) было вызвано личными причинами: А.П. Сумароков в своей комедии «Тресотиниус» (1750) вывел Тредиаковского, причем в невыгодном свете. Гнев Тредиаковского по поводу недружественного поведения Сумарокова («господина пиита», как иронически называет его автор «Письма») вылился на все произведение: комедия объявлена «всеконечно неправильной» – «комедия сия недостойна имени комедии», она «точный пасквиль, чего, впрочем, на театре во всем свете не бывает» (71). Тредиаковский обвинил Сумарокова и в том, что тот не владеет языком («в полуторе строчки пять грехов»), – во всяком случае, в той форме, в которой, по мнению Тредиаковского, она должна быть создана. Более того, Тредиаковский, расширив круг рассматриваемых им произведений Сумарокова и обратясь к его трагедии «Хорев» и к «Эпистоле о стихотворстве русском» [49] , предъявил Сумарокову обвинения в плагиате: «"Хорев" – трагедия <…> вся на плане французских трагедий» [50] , а в «Эпистоле» «все ж чужие мысли», т. е. мысли Буало (73).

Вместе с тем «Письмо», продиктованное поначалу личной обидой, содержит значимые высказывания Тредиаковского о жанрах комедии и трагедии. Эти жанры должны нести мощный воспитательный заряд и таким образом формировать представления зрителей, всего «читающих общества» (74, т. е. образованных людей). Так, автор «Письма» был убежден, что «комедия делается для исправления нравов в целом обществе, а не для убиения чести в некотором человеке» (71–72). Трагедия же, настаивал Тредиаковский, «делается для того, по главнейшему и первейшему своему установлению, чтоб вложить в смотрителей <зрителей> любовь к добродетели». От трагедии требуется «добродетель сделать любезною, а злость ненавистною и мерзкою, надобно всегда отдавать преимущество добрым делам, а злодеянию, сколько б оно ни имело каких успехов, всегда б наконец быть в попрании» (79).

Анализируя поэтическую структуру драматургических произведений, Тредиаковский подчеркивал необходимость следования требованиям классицизма. Ведущий принцип классицистической организации произведения он характеризует так: «в составе трагедии и всякой драматической штуки находятся так называемые три единства, а именно: единство действия, единство времени и единство места» (77). Обращает на себя внимание толкование Тредиаковским этих норм: требуется, «чтоб драма представляема была об одном только чем-нибудь из прямой или баснословной истории, а не о многом»; «чтоб действие сие началось и сделалось в некоторое определенное и непрерывное время» (с уточнением: «а время сие обыкновенно определяется драме три часа или уже целые сутки»); «чтоб все оное представление производилось на одном токмо месте» (с уточнением: «Единство места объемлет дом с палатами и с садом; некоторые одним называют местом и целый город») (77).

Программным выступлением Тредиаковского следует считать работу «"Наука о стихотворении и поэзии" с французских стихов Боало-Депреовых стихами ж» (1852), поскольку автор опубликовал ее в качестве предисловия к первому тому своего собрания сочинений. В этой работе Тредиаковский, с одной стороны, анализировал трактат Буало и, с другой, собственную практику перевода. Трактат французского теоретика классицизма не мог, по мнению русского поэта, появиться, если бы ему не предшествовало «Послание к Пизонам» Горация, а произведение римского поэта – если бы не было «Поэтики» Аристотеля, названного Тредиаковским «преднейший предводитель» (81), т. е. философ, предвосхитивший своими трудами работы последователей.

В данной работе Тредиаковский изложил теорию перевода своего времени и рассмотрел такие актуальные и для современной науки позиции, как перевод стихов стихами, перевод стихов прозой и перевод прозы прозой. Как практик и теоретик перевода Тредиаковский раскрыл разницу между переводами стиха стихом или прозой. При переводе стихотворного произведения прозой переводчик подчеркивает «важность токмо правил», т. е. сосредоточивает внимание читателя в первую очередь на смысле написанного. Если же стихотворное произведение переводится стихом, то очевидно стремление переводчика к тому, чтобы читатель оценил в первую очередь мастерство написанного, которое его «услаждало» бы (82).

Приводя массу исторических примеров перевода с древнегреческого на латинский, с латыни на французский, Тредиаковский размышлял о том, что теряет, а что приобретает произведение от этих форм перевода. Лучшим переводом, по мнению автора работы, является тот, где чувствуется «вся сладость и твердость подлинника» (83). Тредиаковский подчеркивал, что ему известны примеры, когда «перевод не токмо не теряет ничего силы и красоты пред подлинником, но еще иногда несколько их подлиннику придает, а иногда и равняется с высотою оного» (85).

Важнейшим «критерием, то есть неложным знаком доброго перевода» стиха стихом Тредиаковский считал сохранение содержания источника: «надобно, чтоб переводчик изобразил весь разум, содержащийся в каждом стихе» (85). Это положение растолковано самим автором работы как ряд требований: «чтоб <переводчик> не опустил силы, находящиеся в каждом стихе; чтоб то ж самое дал движение переводному своему, какое и в подлинном; чтоб сочинил оный в подобной же ясности и способности; чтоб слова были свойственны мыслям; чтоб они не были барбаризмом <варваризмами> опорочены; чтоб грамматическое сочинение было исправное, без солецизмов <без синтаксических ошибок>, и как между идеями, так и между словами без прекословий; чтоб, наконец, состав стиха во всем был правилен, <…> гладкость бы везде была; вольностей бы мало было, <…> богатая рифма звенела <..>, без наималейшего повреждения смыслу» (85–86).