Помимо размышлений на тему Божественной воли, Робинзону снится пророческий сон о спасении дикаря. Через полгода он сбылся почти буквально, исключая тот фрагмент сна, где Робинзон подал дикарю лестницу и привел его в свою пещеру. Наяву Робинзон повел Пятницу в грот, свое новое жилище: «Таким образом, я не дал своему сну сбыться в этой части: дикарь не искал убежища в моей роще» (с. 169)».

От исследователей Дефо иногда ускользает смысл имени дикаря – Пятница. Судя по всему, исследователи верят на слово Робинзону: спасение произошло в пятницу, потому-то он и назвал его Пятницей. Однако в свете миссионерской деятельности Робинзона, его многодневных бесед с Пятницей о Христе возникает и другой, совершенно определенный символический подтекст имени: пятница – день распятия Христа, день, положивший начало искуплению Богом грехов человечества, в том числе дикости и варварства. Христианская цивилизация должна, по замыслу Робинзона, внушить дикарям-людоедам истинные ценности любви и милосердия. Вместо человеческого мяса Робинзон предлагает Пятнице вкусить мяса козленка – символически, в условиях необитаемого острова, это почти точная замена овечки – агнца Божьего. Истинный Бог, Христос, должен также вытеснить из простодушного сердца Пятницы кумира Бенамуки, местного божка, которому поклонялись дикари. Здесь в связи с рассказом Пятницы о жрецах Бенамуки Дефо даже допускает протестантский выпад сурового пуританина против правящей Римской католической церкви: «Из всего этого я заключил, что обман практикуется духовенством даже среди самых невежественных язычников и что искусство облекать религию тайной, чтобы обеспечить почтение народа к духовенству, встречается не только у римских католиков, но, вероятно, во всем свете, даже среди самых зверских и варварских дикарей (с.178)».

Надо ли говорить, что Чуковский в своем тексте беспощадно уничтожает все пророческие сны, религиозные беседы и прочую, так сказать, мистическую дребедень?!

Наконец, чрезвычайно динамичная в смысле количества и накала событий сцена чудесного спасения Робинзона вся построена у Дефо на постоянном упоминании имени Бога и апелляции к Божественному промыслу.

«– Господа, – начал я, – не пугайтесь: быть может, вы найдете друга там, где меньше всего ожидали встретить его.

– Если так, то, значит, его посылает нам само небо, – отвечал мне торжественно один из троих, снимая передо мной шляпу, – потому что мы не можем надеяться на человеческую помощь.

– Всякая помощь от Бога, сударь, – сказал я (…)

Бедняга залился слезами и пролепетал, весь дрожа:

– Кто со мной говорит: человек или Бог? Обыкновенный смертный или ангел? (с.207)».

У Дефо вся дальнейшая борьба с пиратами должна еще раз подтвердить промыслительную деятельность Бога. Те матросы, которые были не столь виновны в бунте негодяев и примкнули к ним по необходимости, внезапно просыпаются и уходят в лес. Капитан и Робинзон их отпускают. Робинзон не преминул указать на чудесность Божественного управления судьбами людей:

«– Так пусть уходят с миром: не будем им мешать, – сказал я, – Быть может, это сам бог пробудил их от сна, чтобы дать им возможность спастись. Но если вы дадите ускользнуть остальным, это уж будет ваша вина (с.209)».

Дефо в этой сцене не пренебрегает остроумной художественной игрой: в числе бунтовщиков матрос, по имени Робинзон, то есть двойник главного героя. Он как бы Робинзон тот, ветхий, как ветхий Адам, которого сменил Адам новый – Христос. Тот Робинзон, грешник, но он тоже на пути к спасению, и не без его помощи новый Робинзон вернулся на родину, к людям. Второй Робинзон, плененный капитаном, становится парламентарием между командой Робинзона первого и пиратами.

Триумф победы отвоеванного у пиратов капитаном и его командой корабля, разумеется, не может обойтись без сентенции Робинзона о Боге: «Тогда я обнял моего друга и освободителя, и мы радовались вместе. Я сказал ему, что смотрю на него, как на человека, посланного небом для моего избавления, и все, что здесь случилось с нами, мне кажется цепью чудес. Такие события свидетельствуют о тайном промысле, управляющем миром, и доказывают, что всевидящее око Творца отыскивает несчастных в самых заброшенных уголках мира, дабы утешить их. Не забыл я также вознестись к

Нему благодарной душой. Да и мог ли я не проникнуться благодарностью к тому, кто столь чудесным образом охранял меня в пустыне и не дал мне погибнуть в безотрадном одиночестве? И кого мог я благодарить за свое избавление, как не того, кто для нас источник всех благ, всякого утешения и отрады? (с.222)».

В финале Дефо (не Чуковский) снова, в который раз делает акцент на чудесных дарах Бога. Робинзон странным образом обретает состояние, которое хоть и объясняется естественными причинами (порядочностью престарелого капитана, на имя которого Робинзон составил завещание в случае своей смерти), тем не менее не может быть для Робинзона не чем иным, как Божественным промыслом.

Итак, в отношении «пересказа» Чуковского возникает целый ряд недоумений: 1. Почему Чуковский решил, что юношество вовсе не поймет главной темы Дефо – темы прихода человека к Богу?

2. Для чего Чуковский переменил образ Робинзона – с колеблющегося, постигающего Божественный промысел, осознающего себя, подобно Иову, дрожащим листком перед лицом Бога (ср. «Книга Иова»: «Не сорванный ли листок Ты сокрушаешь…»(13:25); не случайно в финале Робинзон вспоминает Иова: «Могу сказать, что для меня, как для Иова, конец был лучше начала (с. 297)») на «кузнеца своего счастья», бездумного оптимиста и атеиста?

Первое, что приходит в голову, – атеистический социальный заказ, связавший Чуковского по рукам и ногам. Но, как я попытался показать, Чуковский чрезвычайно последовательно, явно без ножа коммунистического редактора, а по собственному почину (потому что, если бы он хотел провести тенденцию Дефо, с его писательским талантом и мастерством, он, без сомнения, нашел бы средства обмануть любую цензуру), вымарывал всю, так сказать, религиозную дидактику Дефо, точно самому Чуковскому претил подобный просветительский образ Робинзона. Оговоримся, что идея Разума сильна в книге Дефо, но все-таки она вторична: главным представляется приход Робинзона к Богу. Тернистый путь двадцативосьмилетнего одиночества герой должен был пройти, чтобы ни один мирской соблазн не помешал замыслу Бога привести Робинзона к вере, сделав его праведником и христианским миссионером.