— В чем дело? — быстро спросил обережник, и, хотя он стоял спиной к свету, глаза его полыхнули темным блеском вороненого металла.

Харр пожал плечами. Всем нутром он чувствовал какое-то громадное, звенящее напряжение, точно натянулась невидимая тетива, и малейшая ложь могла оказаться на этой тетиве смертоносной стрелой.

— Да наверху было как-то покойнее… — с подкупающей искренностью признался Харр.

Глаза м’сэйма странно расширились и еще жестче блеснули металлическим отсветом, словно он в один миг вобрал в свою память стоящего перед ним человека со всеми его потрохами.

Харру не раз приводилось видеть в лесной чащобе свечение волчьих глаз, так вот те были как-то живее… Хотя, как говаривал Дяхон (надо же, сразу и все воспоминания вернулись!), все путем: у верховного м’сэйма обережник должен быть хоть наполовину ведьмаком. Или сибиллой.

— Наверху ты был таким, как все, — четко проговорил обережник. — Здесь ты такой, какой ты есть сам по себе.

Он повернулся и неспешно пошел к стоящему у противоположной стены креслу, на ходу расстегивая и роняя на пол пояс, а за ним и балахон — все это осталось лежать под самой лампой. Оказался он в коротких темных штанах и просторном жилете, наброшенном на голое тело. Великолепно сложенное тело, между прочим. Зачем это? Чтобы Харр увидел, что на нем нет никакого оружия? И все-таки он был по–здешнему легковесен, и даже вооруженного добрым ножом Харр одолел бы его голыми руками.

— Сядь, — коротко велел он, опускаясь в кресло как-то боком.

Харр усмехнулся и сел в свое кресло, только на подлокотник.

В смуглом широкоскулом лице м’сэйма было что-то непривычное — а, вот в чем дело: все пустынники, кроме молодых и посему безбородых, здорово пообрастали диким волосом. Этот же был гладко выбрит. Темные волосы его подхватывал какой-то шишковатый обруч. И никаких рабских браслетов или ошейников.

— Мне сказали, что ты и твои соплеменники чтут единого бога, — не спрашивая, а утверждая, проговорил м’сэйм.

Вопроса не было, по Харр все-таки кивнул:

— Да.

— И этот бог — солнце.

— Да.

— Где же лежит твоя земля?

Харр старательно сложил слова в предельно правдивый ответ:

— Я родился там, где солнце стояло прямо над головой. Вопрошавшего такой ответ удовлетворил.

— И долго ты шел сюда?

— Всю жизнь, — и это снова было правдой.

— Если у тебя уже есть свой бог, то зачем ты пришел к нам?

Харр постарался, чтобы его вздох был как можно незаметнее:

— Я ищу единого бога для другого человека.

— Для женщины?

— Мог бы сам догадаться. Она ведь не может сама прийти сюда.

— Это — твоя возлюбленная?

На сей раз пауза затянулась. После долгих дней какого-то бездумного затмения памяти было легко заглянуть в собственную душу, и все-таки ответ пришлось взвешивать и выверять. Наконец он разжал губы:

— Нет, — и опять-таки это было правдой.

М’сэйм шевельнулся, словно хотел подняться и подойти к Харру поближе:

— Скажи, а почему она не приняла твоего бога?

Тут он почувствовал себя свободнее:

— Да хрен их разберет, этих баб1 Им бы такого боженьку, чтобы облапить да почмокать. Навроде птенца лесного.

— Мужчины, как я наблюдал, придерживаются такого же мнения, — как бы про себя отметил обережник. — Скажи, а кроме нее встречал ли ты людей, которые верили бы в приход нового бога, единого и истинного?

— Насчет веры не знаю, а вот желание имеется — поговорить по душам, так у каждого второго. Ей–ей, не вру.

— Я вижу. И что, никогда не врешь?

— Да ты что, блаженненький? Как же без лжи жизнь прожить?

Тут на месте м’сэйма любой другой усмехнулся бы, но тот остался невозмутим. Деревянный он, что ли?

— Но вот что я тебе скажу, — доверительно продолжал Харр, — на самом-то деле никому из них бог не нужен. А желателен: кому — верный кусок хлеба, кому — власть безраздельная, кому — дитятко малое. Дай каждому по мечтаниям его — и на фиг им твой Неявленный!

М’сэйм оперся локтями о колени, ладони сложил лодочкой. Проговорил медленно и глухо, словно читал собственные сокровенные мысли, которые ему самому только–только открылись:

— Бог приходит на землю грешную не тогда, когда он нужен людям. Он на краткий срок являет себя, чтобы бросить в мир семена мудрости, дабы сплотить и возвысить род людской перед лицом той смертной беды, которая обрушится на потомков их лишь через многие годы. И горе человекам, ежели не узнают они бога единого…

— Во–во, — подхватил Харр, — а ну как действительно не признают они твоего Неявленного, когда он Явленным станет?

— Его признаю Я!!!

Ух ты! Даже огонек в лампе затрепетал. Голос был жутким, каким-то нечеловеческим, и в глубине души Харр уже понимал, что эту беседу пора бы кончить подобру–поздорову. Но уж очень было ему любопытно.