— Что? Что? — твердила она, дрожащими пальцами ощупывая перья.

Примчался Юрг, разом позабывший о всех своих призраках. Рухнул на колени перед женой, осторожно взял на руки крэга и принялся отогревать его своим дыханием.

— Да ничего, ничего, — послышался наконец шелестящий голос, — я просто испугался… Простите меня.

— Любовь моя, — проговорил Юрг, расправляя свернувшиеся, как шаль, крылья и опуская Кукушонка на плечи жены. — Ты-таки доведешь меня до инфаркта.

Он поднял Сэнни и понес ее на корабль. Где-то на полпути обернулся и свистящим шепотом произнес, обращаясь к сидевшим вокруг костра:

— Я вас прошу, я вас умоляю: больше никакой самодеятельности…

В командорском корабле, который они захватили на Звездной гавани, царил прямо-таки неописуемый хаос. Привезенные с неведомых планет шкуры и кристаллы, затейливые Шкатулки и запечатанные сосуды, скользкие ткани и цепкие веточки, напоминающие кораллы, были забыты здесь предыдущими космическими странниками, и неудивительно: ведь как раз тогда на Джаспере появились “звездные волки”, перевернувшие историю всей планеты, мирно почивавшей под сенью крэговых крыльев.

От всей этой рухляди был расчищен только самый центр прозрачного пола, и именно здесь несколько часов тому назад Юрг и Сэнни, обнявшись, смотрели на расстилавшийся под ними затейливый ковер, сотканный природой Земли. А правее, у самой стены, в небольшом закутке, отгороженном расписными сундучками, сладко спал на шелковистой шкурке голопопый ненаследный принц двух планет. Юрг сдвинул ногой сундучки, прихватил еще пару шкур почище и, набросив на все это скрипучий шелк, опустил жену на импровизированное ложе. Пристроил у них в головах массивный каменный кумган — насест для Кукушонка, шепнул:

— Присмотришь за ними? А я ведь только сейчас сообразил, что с утра ни у кого во рту маковой росинки не было…

Утро подразумевалось джасперианское.

Перецеловав семейство, он со всех ног бросился к костру — слава богу, там хоть догадались подбросить в огонь сучьев и шишек. Разговор был более чем оживленный: обсуждалось нападение на принцессиного крэга. Предложения делались самые экстремистские: захватить керуб, подняться, вооружившись десинторами, выманить на себя хищную стаю…

— Уймитесь, — сказал Юрг, распечатывая ящик с консервами. — Во–первых, еще своих перестреляете. Во–вторых, надо беречь заряды — вряд ли наша техника обеспечит вам перезарядку оружия, а ведь нам возвращаться на Джаспер, где, возможно, ждут… А в–третьих, мы в заповеднике, где стрелять вообще запрещено. Разбирайте лучше банки, тут ветчина, крабики, печенка какого-то гада морского… Хлебушек самоподогретый. Кофе, чай зеленый, молоко кокосовое и дельфинье… Малага? Вот уж не помню, к чему подается. Ну, приступим, у нас говорят: утро вечера мудренее. Э–э, минуточку, консервные ножи и прочая посуда вот в этом контейнере!

Последняя реплика несколько запоздала: банки уже вскрывались кинжалами.

— Я, конечно, передатчики вырубил, чтобы пол–Земли в рот не глядело, — заметил вскользь экс–командор, — но из уважения к цивилизации Джаспера воспользовались бы вилками!

— А мы это чтоб не расслабляться, — парировал Скюз. — По–походному. Особенно учитывая… — Он указал горлышком бутылки на темные верхушки сосен, откуда явилась алчная стая.

— Я же сказал: утро вечера мудренее, — повторил Юрг. — Я вполне допускаю, что никакого нападения на Кукушонка вообще не было.

На него воззрились с недоверчивым изумлением.

— Утром. — И он набил себе рот до такого предела, что стало очевидно: расспрашивать его о чем-то совершенно бесполезно.

Ких шумно вздохнул — один за всех — и отправил себе в рот сочный кусок омара в светлом самосском вине.

Глаза его округлились.

— Па–а-акость какая… — прошептал он со всей юношеской непосредственностью.

Она просыпалась долго и мучительно, словно выдирала свое тело из клейкого месива. Что-то было не так. Ей случалось по нескольку дней проводить в седле, сражаться от зари до заката, довольствоваться половиной сухой лепешки…

Такой изматывающей усталости она не испытывала никогда. А ведь она не была ни ранена, ни больна. Хотя… Она невольно поднесла руку к едва угадываемому на ощупь шрамику где-то между бровей. Вчера здесь гнездилась пульсирующая боль, но сегодня она улетучилась, оставив после себя какое-то неопределенное ощущение. Описать его словами было просто невозможно, как нельзя, например, четко означить состояние тоски. Это слово пришло на ум не случайно, ощущение было именно тоскливым.