…Размеренность времени изменилась – я остро чувствовал это – его, как и наши тела, размазывало по непроницаемой межпространственной стене. С тех пор как светящийся столб накрыл нас, прошла, казалось, не одна минута, но мое сердце совершило всего несколько ударов. Время боролось, как укрощаемая плотиной река, и тем особым внечувственным прозрением, что однажды уже посетило меня в каморке Хавра, я осознал: наше единственное спасение – бороться вместе с ним, соединив усилия, сопротивляться, ускользать на его волнах, растворяться в его бесконечности…

…Словно само вещество времени, сплетаясь в кокон, сжимаясь в каплю, вычленялось из материнского лона и понемногу перетекало в совершенно чуждую ему структуру пространства. Еще немного, и я не выдержу, сдамся, развалюсь на клетки, а потом, возможно, и на молекулы. Неужели мне уготован столь бессмысленный и бесславный конец? Разве стоило ради этого пройти столько дорог и претерпеть столько злоключений? В далеком будущем Фениксы встречали меня, уже исполнившего свое предназначение, но Незримые видели мою могилу на полпути к Изначальному миру. Неужели правы они? Но я хочу жить, как никогда раньше, хочу жить во что бы то ни стало! Если понадобится, я буду сражаться кулаками, зубами, ногтями, всеми фибрами души и тела, всем своим разумом и всей этой новой, самому мне еще неведомой силой, что подспудно дремлет в каждой человеческой особи, ожидая своего часа…

…Напряжение достигло предела. Время и пространство слились, а слившись, – застыли. Я ощущал, как напавшее на нас сверхсоздание, обитающее одновременно во многих измерениях, бьется из последних сил, стараясь одолеть вечно враждебную ей энергию времени, неожиданно соединившуюся со схожей энергией, пробудившейся в человеческом существе. Теперь наш враг напоминал вора, мешок которого застрял в слишком узкой дыре. Выбор у него был невелик – или бросить мешок, или пропасть самому. Еще кто-то пришел мне на помощь, возможно, Хавр. Последнее усилие…

…Человек не может выдержать такое. Никто не может. Если бы не броня стянувшегося в клубок времени, от нас давно осталась бы одна пыль. Но если бы не мы, то и это время уже превратилось бы в нечто совсем иное. Сияние вокруг нас померкло, обручи, сжимавшие тело, ослабли, одна сила положила предел другой…

Мы стояли на том самом месте, где были застигнуты нападением, и я по-прежнему одной рукой прижимал к себе Ирлеф, а другой цеплялся за Хавра. Все мы были голы, как Адам и Ева до грехопадения. Одежда, снаряжение, оружие, а главное – баклажки с зелейником бесследно исчезли. Серая труха, покрывавшая траву возле наших ног, была остатком металлов, тканей и всего другого, что с давних пор стало неразлучным спутником человека. Одушевленная материя наших тел устояла, неодушевленная материя вещей распалась, перетертая жерновами двух противоборствующих столпов мироздания.

– Что это было? – спросила Ирлеф, ощупывая свое тело. Потрясение было так велико, что она даже забыла о стыде. – Мне показалось, что меня, как масло, тонким слоем намазывают на хлеб.

– А мне, что меня целиком запихали в наперсток. – Хавр застонал, растирая мышцы, а потом обернулся ко мне. – Как же тебе удалось одолеть эту тварь?

– Сам не знаю, – ответил я, и это было истинной правдой.

– Клянусь, без вмешательства Предвечных тут не обошлось. – Сказано это было с недобрым уважением. Так говорят, к примеру, о нечистой силе.

– Пустые разговоры, – пробормотал я. – Избегнув мгновенной смерти, мы обречены на смерть долгую и мучительную. Зелейник ведь пропал.

Тут только Ирлеф осознала наше нынешнее положение и, вскрикнув, прикрылась руками. Хавр покосился на нее, стряхнув с себя пыль, еще недавно бывшую неуязвимыми доспехами и добротной одеждой, а после состроил удивленную гримасу:

– И в самом деле! А я как-то сразу не заметил.

– Может, нам и грозит смерть, но не станем же мы дожидаться ее, стоя нагишом под открытым небом. – Ирлеф зябко повела плечами. – Не лучше ли вернуться в дом?

– Уж придется, – согласится Хавр. – Но ты все же срам напоказ не выставляй. Не забывай, тебе мужиком положено прикидываться.

– А тебе человеком! – отпарировала она.

Но мы даже листиками прикрыться не успели, – со стороны просеки показался хозяин, тащивший на коромысле две кадки со смолой. И когда только успел туда-сюда обернуться? Нас он, похоже, издали не узнал и лишь равнодушно буркнул на языке урвакшей:

– Прочь, прочь отсюда, псы паршивые. Я бездельников не кормлю. Убирайтесь, пока не перебил вас всех.

– Тебе, любезный, наверное, глаза запорошило, – не очень уверенно осадил его Хавр. Голому вообще трудно отстаивать свое достоинство.

Медленно и плавно, словно перегруженный танкер, развернувшись по широкой дуге, хозяин приблизился. Кабанья рожа его не была предназначена для выражения столь тонких чувств, как сострадание или любопытство, а кривая ухмылка могла означать все, что угодно. Не снимая с плеча коромысло, он бесцеремонно оглядел нас, а Ирлеф даже попытался пальцем потыкать, за что и схлопотал по лапе.