– Не торопись… Сейчас отвечу… Идущее на вас войско достаточно сильно, если бы речь шла о сражении в чистом поле. Крепостей они брать не умеют. По крайней мере я не заметил у них даже самых примитивных осадных машин.

– Чем же они вооружены?

– Вашими ружьями, но их тоже не много. Большинство имеют только мечи, копья, пращи и секиры.

– Не хочешь ли ты сказать, что никакой опасности вообще нет? – скептически усмехнулся Блюститель Площадей и Улиц.

– Наоборот. Войско ведет человек, который ничего не делает наобум. За несколько лет он сумел превратиться из бездомного бродяги во владыку огромной страны. Хитрости и коварства ему не занимать. Уверен, что брат Хавра имеет не только план разрушения Дита, но и средства к его выполнению. Хотя без помощи Хавра, думаю, ему не обойтись. Другое дело, как он добьется этой помощи – полюбовно или принуждением.

– Чем же, интересно, так опасен для нас Хавр? Разве он умеет рыть подкопы? Или строить стенобитные машины?

– Он и есть самая могучая стенобитная машина в этом мире.

– Ты два месяца шлялся неизвестно где, привел сюда за собой врагов, а теперь еще и несешь всякую чушь! Кто поручится, что ты сам не снюхался с исчадиями Изнанки, а теперь валишь все на Хавра, благо он ничего не может сказать в свою защиту! – Это напал молчавший досель Блюститель Братской Чаши.

Ты-то куда, жаба, лезешь? – подумал я и ответил:

– Любезный, ступай лучше к своим котлам и следи, чтобы зелейник не уходил в Заоколье. – Так ответил я ему.

Тут уж на меня навалились всем скопом. Я даже перестал различать Блюстителей. Все они говорили одно и то же, все выгораживали себя, все изрыгали хулу, все наступали на нас, как многоголовый змей.

– Почему мы должны верить перевертню?

– Он лжет о зелейнике! Ни одна его капля не может покинуть пределы города!

– Обыскать его немедленно!

– Обыскать обоих!

– Заковать в цепи! Посадить под замок! На хлеб и воду!

– Лишить зелейника!

– Пусть издохнут пришельцы из Приокаемья и все их верные псы! А ты почему молчишь, Блюститель Заветов? Где твоя хваленая верность и справедливость? Или ты сама продалась Изнанке?

– Тише! – Ирлеф приложила ладони к вискам. – Никакой Изнанки, наверное, и в самом деле не существует… Все в мире совсем не так, как нам казалось. Пока мы сидели здесь, поколение за поколением, под защитой бастионов, жизнь вокруг шла своим чередом. И как выяснилось, ей наплевать на нас и наши Заветы.

– И ты смеешь говорить такое? – Вся свора Блюстителей вконец озверела. – Бери ружье и ступай на стену, к воинам! С тобой после разберемся. А этого проходимца схватить! На цепь! В темницу! Чуть шевельнется, стреляйте травилом!

Сразу несколько ружейных стволов уперлось мне в спину, грудь и голову. Ирлеф оттеснили куда-то.

– Я не прочь отдохнуть с дороги, – слова мои едва не заглушил рев боевых труб, приветствовавших черное знамя с изображением золотисто-алой птицы, взвившееся над ближайшим холмом. – Однако не советую уводить меня слишком далеко. Очень скоро вам придется вспомнить обо мне. Это случится сразу после того, как рухнет первый бастион. Запомните, только я могу спасти Дит.

Блюстители смотрели на меня как на сумасшедшего, а целая толпа стражников вязала по рукам и ногам проволочными канатами. Войско Замухрышки, к этому времени уже окружившее город плотным кольцом, всей своей массой стронулось с места. Тысячи оборванцев, подгоняемых шеренгами копейщиков, с воем и улюлюканьем бежали к воротам, а навстречу им огнеметные машины извергали гейзеры ревущего пламени. В воздухе засвистели стрелы и дротики. Небо застлал дым. Запахло кровью и гарью. Осада Дита началась.

Звуки боя не проникали в каменный мешок, куда меня препроводила стража, возглавляемая лично Блюстителем Площадей и Улиц. На полу хватало свежей соломы, кувшин был полон воды, и даже краюху хлеба мне не забыли оставить. Что еще можно желать усталому путнику? Свободы? Но ведь я мог покинуть эти негостеприимные своды в любой момент – никто из людей еще не смог построить тюрьму, отделяющую прошлое и будущее от настоящего.

Голова буквально гудела от последних впечатлений, и я, желая немного отвлечься, попробовал расшевелить малыша-живоглота, притаившегося где-то в мало приспособленных для высокоорганизованного сознания глубинных структурах моего мозга. То, что я не враг ему, Кеша, наверное, уже понял, а более близкие отношения, думаю, наладятся со временем. Все дети привязчивы, даже такие странные, как мой приемыш. Но пока на мои мысленные обращения он не отзывался и лишь иногда, когда я чересчур надоедал, отвечал всегда одним и тем же ударом-видением: некий неизъяснимо знакомый и до слез милый моему сердцу мир (не тот ли самый, в котором я родился), показавшись всего на мгновение, внезапно оседал, превращаясь в громадную, переполненную дымом и прахом бедствия воронку, а затем всей своей массой выстреливал вверх, словно песочный город, построенный на батуте. Это всегда было жутко, потому что я и сам был одним из населявших этот мир человечков, это оглушало, как кошмарный сон, но зато отгоняло прочь невеселые раздумья о невинно убиенном скакуне, несчастной Ирлеф, обильно льющейся где-то рядом крови и о своей собственной неясной судьбе.

Постепенно я впал в дремоту – тревожную, без связных сновидений, все время прерываемую ожиданием Звука. И он дошел до меня, проник сквозь толщу земли и многометровый слой каменной кладки – загудел вселенским набатом, забился в тесноте камеры, превратив ее стены в громадный камертон.

За мной пришли даже быстрее, чем я ожидал, – наверное, бежали во весь дух. Кое-что, значит, способно дойти и до косных мозгов Блюстителей. Сопровождаемый подобострастной и услужливой, но порядочно напуганной свитой, я поднялся наверх, первым делом попытался вдохнуть свежего воздуха и едва не поперхнулся: его здесь больше не было, свежего воздуха – только удушливый дым, летящая, как черный снег, жирная сажа да пары травила.