— Да я этим никогда не занимался! — отшатнулся подполковник. — У меня жена врач. Может, ты умеешь? — обратился он к милицейскому майору.

— Ни-ни! — тот замахал руками. — Я вообще вида крови не переношу!

— Сазанчук! — вновь заревел подполковник. — Санинструктора сюда!

Пока бегали за санинструктором, Зяблик слизывал с ладони кровь, вовсе не такую соленую, как это считается, и уж точно куда менее соленую, чем пот. Потом пришел санинструктор — небритый заспанный амбал, из сапог которого торчали портянки. Ловко сделав свое немудреное дело, он простуженно прогундосил:

— Предупреждаю, перевязочных средств больше нет. И антисептиков тоже. Ничего нет.

— Да где же все тогда? — удивился подполковник. — Я каждый месяц заявку на окружной медсклад подписывал.

— Это вы лучше у нашего фельдшера, старшего прапорщика Тумасяна, спросите. Я, когда сюда собирался, замок на аптечной кладовой взломал. А там — шаром покати. Формалин в бутылках да гипс в мешках. Даже йода нет.

— Что же он — выпил его? — с горечью воскликнул подполковник.

— Йод не знаю. А спирт точно выпил.

— Ну, я его удавлю, когда встречу, — зловеще пообещал подполковник.

Зяблик, которого слова санинструктора навели на одну интересную мысль, сказал:

— Теперь водки дайте. Или спирта.

— По пьянке такие дела не делаются, — сказал мент с сомнением, однако достал из металлического чемоданчика с надписью «Секретная документация» нераспечатанную бутылку «Московской».

— Мне только для запаха, — Зяблик, не отрываясь, выдул из горлышка почти полбанки, а остальное вылил себе на макушку и на уже пропитавшиеся кровью бинты.

— Значит, в пятнадцать часов встретимся, — сказал подполковник.

— Или в пятнадцать десять, взлетая на небо, я помашу тебе, начальник, ручкой.

К воротам лагеря Зяблик подошел с пустым ведром, пошатываясь, весь извалявшись сначала в тине, а потом в пыли. И охра, засевшая в неглубоких, без должного тщания отрытых окопчиках, и кучка вооруженных зеков, охранявших проходную, пропустили его беспрепятственно, но уже на подходе к казарме откуда-то вывернулся Солдат — щуплый чернявый малый с бельмом на глазу, совершивший побегов больше, чем Жилин и Костылин, вместе взятые.

— Где это тебя черти носили? — спросил он скорее ехидно, чем требовательно.

— П-пошел на х-хутор бабочек ловить, фраер! — слегка заикаясь, ответил Зяблик и глянул на часы.

Было четверть первого.

Зяблик старательно изображал из себя пьяного, хотя водка рассосалась в его утробе безо всякой пользы, не задев в душе ни одной веселой струнки. Он слабо верил в успех задуманного, потому что до сих пор ни одно из его действительно серьезных начинаний так и не выгорело. Фарт — он как здоровье. Или оно есть, или его нет. Впрочем, то, что Зяблик собирался сейчас сделать, было так ужасно и по меркам воровским, и по меркам человечьим, что незримо циркулирующая в мире злая сила просто обязана была вытащить для него удачную карту.

— Тебя Лишай давно ищет, — не отставал Солдат. — Ты только не залупайся, а то он под горячую и кокнуть может. Ходит злой, как волк, и палец со спуска не снимает… Иди. Я ведро подержу.

…Лишай сидел в узком беленом помещении оперчасти, где когда-то располагалась монастырская трапезная, и как будто только Зяблика и ждал. Урки, взявшие власть над зоной, торчали тут же и недобро посматривали на вошедшего.

— Где ты был, сучий потрох? — спросил Лишай напрямик, и заранее чувствовалось, что он не верит ни одному слову бывшего сокамерника.

— Т-ты это… потише, — Зяблик погрозил ему пальцем и плюхнулся на стул. — Что вы, в натуре… Я тут принял маленько… Иду кимарить…

— Где ты чего принял? — Лишай шипел, как закипающий чайник. — Ну, говори!

— Спирта полпузыря. У прапора одного на котлы рыжье выменял… Ты же наших прапоров знаешь… Они за рыжье мать родную продадут.

— Где котлы взял?

— Ну ты даешь… Где взял… Снял вчера с какого-то жмурика…

— Говори точно с кого!

— Откуда я знаю? Он кверху задом лежал. Я ему в морду не заглядывал. Не имею такой моды жмурикам в морду заглядывать. Еще приснится потом…

— Обшмонать его! — приказал Лишай. Из-под Зяблика выбили стул, но упасть не дали — подхватили под руки и стали потрошить, как стая волков потрошит загнанного, но еще живого оленя: сдирали и перещупывали одежду, ерошили волосы, ломали подметки ботинок, даже в рот пальцы засунули. Затем его — голого, без носков, со спущенными до колен трусами — бросили на пол, густо устланный разорванными и полусожженными личными делами заключенных. Вся одежда Зяблика лежала теперь на столе перед Лишаем. Туда же швырнули и подаренные обсосом часы (он успел заметить время — пять минут второго).