Очередной сеанс убеждения с пристрастием выглядел примерно так.

— Привет, сеньоры, — говорил Смыков, входя в полутемный сводчатый подвал, где на жаровнях калились клещи, в котлах кипела вода, скрипела под потолком дыба, а служитель торопливо засыпал песком свежие кровавые лужи.

— Привет и вам, благородный сеньор, — вежливо отвечал палач.

— Чем займемся на этот раз?

— По плану. Сначала вырвем вам ноготок на левой руке, а потом пытка водой.

— На левой руке уже рвали. Можете полюбоваться.

— Ах, простите… Сейчас загляну в дело… Действительно, ноготок на вашей левой руке уже рвали… Да еще в присутствии кардинала. Тогда будем рвать на правой.

— Может, не стоит? В плане ведь конкретно сказано: на левой.

— Вы же знаете наши порядки, сеньор…

— Ладно, приступайте.

— С какого пальчика сорвем?

— Да с любого. Только поаккуратней.

— Тогда с указательного. Мизинчик трогать не будем. Он самый болезненный… Рвать?

— Рвите.

— А может, примете крещение?

— Не собираюсь даже! Чтобы меня после этого обвинили в ереси и послали на костер? Рви!

— Не обижайтесь, сеньор. Мы люди маленькие. В тяжких трудах свой хлеб зарабатываем.

— А-а-а!

— Ну как? Не очень больно?

— Я же просил, собака кастильская, поаккуратней!

— Не гневайтесь, сеньор. Приложите вот это снадобье. Сейчас все пройдет. Передохните немного и перейдем к пытке водой.

— Вода теплая?

— Теплая, сеньор… А может, все же примете крещение?

— Ну что вы ко мне привязались? Сто раз уже сказано: нет!

— Ах, сеньор, к чему такое упрямство? И вам неприятности, и нам морока… Извольте пройти к этой бочке. Будем держать вашу голову под водой до первых признаков утопления. Потом вернем в чувство. И так до пяти раз.

— Может, сегодня трех хватит? Я немного переел за обедом.

— Так и быть, сеньор… Четыре. Уж вы потерпите.

— Как-нибудь.

— Решение свое не изменили?

— И не надейтесь!

— Тогда окунаем.

— Буль-буль-буль-буль…

Время от времени в замок доставляли новых пленников — иногда степняков, иногда еще более диких, чем они, негров, иногда земляков Смыкова. Общаясь с ними в качестве переводчика, он был в курсе всех последних событий. Ни разу не покинув свой каземат, Смыков знал и о распрях, раздиравших бывший Талашевский район, теперь называемый по-разному — то Отчиной, то Отчаиной, — и об эпидемиях неведомых болезней, косивших всех подряд, и о бедственном положении Кастилии, сражающейся на два фронта, и о многом другом.

Располагая избытком вольного времени и относительной свободой перемещения внутри своей тюрьмы, Смыков освоил язык негров и степняков. Последние вскоре покинули замок. После очередного поражения кастильцев их пришлось обменять на знатных пленников, которым грозила участь стать в чужом краю пастухами и табунщиками.

На одном из заседаний трибунала, когда секретарь с явными признаками оспы свалился замертво, случайно выяснилось, что Смыков владеет не только испанской речью, но и письмом. Ему доверили вести протокол, потом поручили начисто переписывать законченные дела, а после соответствующего экзамена назначили на должность квалификатора — ученого-юриста, следящего за тем, чтобы церковное судопроизводство не противоречило гражданскому законодательству. Сделано это было, конечно, не от хорошей жизни — лучшие кастильские мужи пачками гибли от стрел степняков, от пуль и гранат талашевцев, от неизвестного им доселе сифилиса, от оспы и дифтерии, от непривычно крепких спиртных напитков и от черной хандры.

Знание римского, наполеоновского и социалистического права, а также многих хитрых уловок, изобретенных юристами-крючкотворами за последние четыре столетия, вкупе с многолетней милицейской практикой сразу выделили Смыкова из общей массы твердых в вере, но слабых головой местных следователей. На волю его по-прежнему не выпускали, однако принять крещение больше не принуждали. Естественно, пытки прекратились. Вскоре ему даже положили государственное жалованье в серебряных реалах.

Одно время он передавал свои знания молодому поколению законников, а потом был переброшен на то, что при советской власти называлось организационно-кадровой работой. Кастильцы, всегда питавшие нездоровое пристрастие ко всяким бюрократическим вывертам, по достоинству оценили нововведения Смыкова: личные дела, карточки по учету кадров, анкеты и регистрационные журналы.

Особой виртуозности он достиг в составлении характеристик, которые всегда стряпал на глазах, на основании одних только архивов инквизиции, кстати сказать, весьма обширных. Вот так выглядел, к примеру, один из его шедевров:

«Дон Алонсо де Хименес проявил себя стойким борцом за дело истинной веры. В достаточном объеме владеет рыцарским искусством. Постоянно работает над совершенствованием своих морально-боевых качеств. Здоров, форму одежды соблюдает.

У равных по происхождению пользуется авторитетом, у рядовых рыцарей — уважением.

Имеет отдельные недостатки. Дважды переходил в магометанство, последний раз пробыл в таком состоянии 10 лет. В Кордовском калифате имеет родственников

— 6 жен и 18 детей.

При искоренении вышеуказанных недостатков дон Алонсо де Хименес может быть допущен к участию в крестовом походе против неверных».

Делая стремительную, хоть и своеобразную карьеру (он уже жил в верхних покоях замка, хотя ступать за его порог права не имел), Смыков считал себя кем-то вроде Штирлица, внедренного в логово врага. Со всех важных документов, проходящих через его руки, он аккуратно снимал копии. Оставалось только найти надежного связника.