Хозяев имелось двое - старики, доживающие век: Харлампий Игнатович Пресняков и Катерина Пафнутьевна, его жена; обоим давно перевалило за семьдесят.

— Что нам надо, - вздыхала сухая, но жилистая и сильная еще хозяйка с темными, почти без седины волосами.
– Дети разъехались кто куда, внуки по городам живут, а мы тут зимуем. Свой сад, огород, коза, куры.., все свое. Располагайся, мил человек, места всем хватит.

Василий оглядел комнату: кровать с горкой подушек, стол, большой сундук, этажерка с книгами, окно в сад, напротив окна - стена печки, на полу домотканые половички, на окне кактусы, на стене - репродукция картины Васнецова «Три богатыря». Уютно, чисто и располагает к полезным занятиям. Видимо, то была комната одного из сыновей Пресняковых.

— Ну, как устроился?
– вошел в комнату Иван Терентьевич, раздвинув шторки на двери.

— Нормально, - отозвался Василий.
– Давненько не спал в таких древних домах.

— Пошли, покажу подвал.

Вход в подвал начинался из сеней. Парамонов откинул квадратную деревянную крышку в полу, щелкнул выключателем. Внутри, на глубине двух метров, загорелся тусклый желтый свет.

— Бери контейнер.

Друг за дружкой они спустились по деревянной лестнице вниз, и Василий смог оценить размеры подвала.

Тянулся он метров на тридцать, то есть далеко за пределы дома, и стены имел кирпичные, потемневшие от времени. На одном из кирпичей стойки Василий заметил клеймо: «Саврасовъ и сынъ. 1904 г.».

— Кирпичу цены нет!

— Это ух точно, - откликнулся Иван Терентьевич.
– Дед Харлампия здесь вино держал. Видишь, бочки остались.

— А вино что ж, выпили?

— Кое-что сохранилось, но этим же серьезно заниматься надо, а как дед помер, так виноделие в семье и захирело.

Парамонов обошел громадные бочки, замурованные в стене, открыл какую-то тяжелую, с виду - из дубового бруса, дверь, зажег фонарь и шагнул в темноту. Василий с некоторым трудом протиснулся следом.

Помещение было невелико, три на пять метров, и тоже казалось обложенным дубовым брусом, но Иван Терентьевич постучал по «брусу» пальцем, вызывая глухой массивный звук, и Василий с удивлением понял, что это металл.

— Сталь? Железо?

— Свинец.

— Зачем?!

Иван Терентьевич пропустил Котова вперед.

— Дед был не только виноделом, но еще и алхимиком. Здесь он ставил опыты, требующие защиты от дьявольских сил и чар.

Взору Василия предстал верстак с десятком пыльных старинных реторт, вычурных стеклянных сосудов, банок и спиралей. Кроме того, две стены подвала скрывались за полками с разного калибра горшками и банками. Все это хозяйство покрывал толстый слой пыли. Запахов особых Вася не учуял, но все же кое-какие флюиды еще витали в воздухе: следы кислот, щелочей, растворов металлов. Но основное мистическое впечатление оставляли не они и даже не сами аксессуары алхимической науки. Тишина - вот что было главным! Глухая, мертвая, абсолютная тишина!

Наблюдавший за Васей Парамонов кивнул.

— Свинец экранирует большинство излучений электромагнитного спектра. Ментальное, или, как говорят сейчас, спин-торсионное поле, - нет, но на общем фоне эффект очевиден. Здесь контейнер побудет какое-то время, пока мы не найдем способ его уничтожить.

Они вышли из алхимической лаборатории и словно окунулись в живой мир звуков, запахов и движения. Иван Терентьевич запер дверь, погасил фонарь.

— Я здесь провел лучшие пять лет своей молодой жизни. Может быть, именно эта таинственная келья и подвигла меня на Путь в Круг. Вы куда сейчас, Василий? Или отдохнете с дороги?

— Нет, покатаюсь по Рязани. Потом заеду к Уле.

— Может, потом заедете за мной и мы втроем поужинаем где-нибудь? Если, конечно, не помешаю.

— Отличная мысль.
– Василий поднялся из подвала, вдохнул полной грудью.
– Ох и воздух тут вкусный!
– Помрачнел.
– Я вот все думаю…

— Зачем Рыкову «глушаки»?

— Нет. Почему нам не захотел помочь Соболь…

Иван Терентьевич вышел из сеней во двор, вде стояла машина Когова.

— Василий, не трогайте вы Соболева. Его судьба свертывается по этическому началу. У Матвея свой Путь, свои цели, своя линия жизни. Почему он должен заниматься тем же, чем вы или я?

— Но если добро бездействует, зло торжествует.

— Добро должно быть с кулаками, так?

— Примерно так.

Парамонов улыбнулся.

— Все далеко не так просто, как мыслится. Во-первых, зло многообразней добра, порой его градации отличить от нормы невозможно. Во-вторых, у зла тоже есть своеобразная этика, регулирующая его давление на жизнь людей. Вот, например, «глушак». Или «болевик». Носитель чего - добра или зла?

— Зла, конечно!

— Но ведь на самом деле «болевик» - колоссальный стимулятор и транквилизатор! Он способен стимулировать и раздражать не только центры «ада» в мозгу человека, но и центры «рая». То есть с его помощью можно получить как огромное страдание, так и огромное наслаждение! И тем, и другим можно человека лечить. Виновзаты ли «гаушак» и «болевик», что их используют только в качестве оружия?

Вася молчал.

— Вот видите.
– Парамонов дружески сжал его локоть.
– Об этом мы еще побеседуем. Будьте осторожны в городе. Маракуц похоронен, но остались его помощники, которые могли запомнить вас.

— Учту.
– Василий нырнул в кабину и вывел «вольво» со двора. Через полчаса он был у Троицкого собора.

К дому Ульяны он подъехал в начале девятого и стал свидетелем работы следственной бригады милиции. Дом был оцеплен, во двор никого не пускали, даже жильцов. Предчувствуя недоброе, Василий небрежно сунул сержанту оцепления свою красную книжицу офицера безопасности и прошел во двор. Одного взгляда на трупы, складываемые у машины «скорой помощи», было достаточно, чтобы определить главное: здесь произошла крупная разборка между спецподразделениями двух каких-то силовых контор. Одну из контор Вася вычислил, увидев среди убитых Дзиро Маюмуру, телохранителя Носового. Второй конторой могла быть и «ККК», но так как в этом доме жила Ульяна Митина, Василий сделал вывод, что Маюмура пришел за ней. Однако одна Ульяна нанести такой урон банде не могла, кто-то ей помог.