Она молчала.

Завозился совенок под темным платком — я совсем забыл о нем; клетка по-прежнему стояла на подоконнике, а под окном кто-то стучал молотком, стучал, напевая под нос пошлую песенку — как будто громкая ссора двух магов ничуть его не беспокоила…

Секундой спустя я понял, что Ора — или как там ее — действительно заговорила комнату от посторонних ушей.

Все предусмотрела.

Я понял, что устал. Что от заклинания-паралича осталось чуть меньше половины, но силы мои — как магические, так и телесные — на исходе.

— Проклинаю тебя, — сказал я шепотом. — Пусть сдохнет твоя…

И замолчал. Покосился на клетку с совенком.

— Видишь ли, Хорт… Когда-то давно я поклялась, что научусь выправлять души. Как лекарь, прежде чем утолить чьи-то страдания, должен сперва… ну, ты понимаешь.

— Лекарь тренируется на трупах.

— Да… Но когда имеешь дело с человеческой сущностью — трупы не в помощь.

— А почему ты поклялась? — спросил я мрачно. — Кто тебя дергал за язык? Или неумеренное любопытство? Девиз жестоких детей — «А что у лягушки внутри?»

Она молчала. Неловко вывернувшись на кровати, я смотрел в ее лицо — жесткое, разом постаревшее, угрюмое, но не злое.

— Была одна история, Хорт… Впрочем, не важно… Самые скверные человеческие свойства подчас живут в одном «доме» с самыми лучшими, самыми добрыми чувствами. Любящий человек всегда оказывается самым изощренным палачом. Любящий — и любимый… Тебе понятно?

— Нет, — сказал я честно.

— Ну и ладно, — она вздохнула. — Хорт, если бы ты знал, как я устала. Как тяжело…

Она не договорила, потому что в этот момент я рывком, будто ветхое одеяло, сбросил с себя остатки паралича.

Удар!

Тяжелый бронзовый светильник сорвался с потолочной балки и рухнул на сидящую женщину.

На то место, где она только что сидела.

Дубовый стул осел на подломившихся ножках. Ора Шанталья — или как там ее звали — стояла передо мной, черное платье ее казалось выкованным из чугуна. Невиданной силы заклинание-приказ швырнуло меня обратно, вдавило в гору мятых простыней; с трудом извернувшись, я полоснул по стоящей женщине коленчатой молнией. Не напугать — убить.

Край простыни затлел.

Ора — или как ее там — пошатнулась. Не упала, но пошатнулась сильно, и платье на ее груди украсилось бурым пятном.

Запах гари выворачивал ноздри.

Мы смотрели друг другу в глаза — напряжение было страшное; мы давили друг друга, вжимали друг друга в землю, Ора возвышалась надо мной, как черный шпиль, а я валялся на бывшем ложе бывшей любви, и это обстоятельство почти лишало меня шансов на победу.

За дверью затопотали шаги. Послышались обеспокоенные голоса:

— Эй! Чем воняет-то?

— Горим, что ли?

И через секунду забарабанили в дверь:

— Господа! Чего у вас, свечку в постель уронили?

— Горим! Батюшки, горим!

— Господа, да вы задохлись, что ли?!

— Ясное дело, угорели…

— Ломай дверь!

Гостиничная дверь была хлипкая, а эти, за дверью — решительные. Оно и понятно…

Вспыхнул бархат на полу — полог, не так давно обрушенный Орой мне на голову. Вспыхнул вместе с пропитавшей его пылью; языки огня на секунду отделили от меня противницу.

— И-раз! И-два! И-друж-но!

Свалившись с кровати — с противоположной ее стороны — я дотянулся до черной фигуры, захлестнул заклинанием-тросом, рванул на себя — в огонь…

Чудовищная магиня перехватила инициативу. Рывок — и в огне барахтаюсь я, противно трещат, завиваясь колечками, волосы, я еще не чувствую боли, но огонь поднимается со всех сторон, пропадает комната, пропадает кровать, я мечусь в колоссальном костре, я — уродливый болван, которого слепили из податливой глины и бросили в печь — обжигаться…

Я — овеществленное заклинание Кары.

Совенок сидел на камне, а рядом валялась открытая клетка. Совенок таращился желтыми глазками — был вечер, солнце давно село, приближалось время сов.

Я перевернулся на бок. Сел. Провел рукой по волосам — волосы кое-где обгорели, но не более. А мне казалось, что я заскорузл и лыс, что моя кожа — сплошь глиняная корка, облизанная огнем…

Я лихорадочно огляделся — и сразу узнал это место. Если подняться вон на тот пригорок, у подножия его обнаружится мой дом. А вот по этой дороге — пустынной, слава сове, можно за полчаса добрести до замка Ятеров…