Варан открыл глаза.

Вечерний свет солнца из-под воды угасал. Грот освещен был факелами. Незнакомый человек в серебристо-черной куртке стражника тряс Варана за плечи, за его спиной стояли бледный хозяин и ювелир.

— Поднимайся, — сказал стражник почти добродушно. Варан моргал, не понимая — закончился сон или только начинается.

— Я ничего… — начал он и запнулся. Стражник обернулся к ювелиру:

— Он?

Ювелир — пожилой загорелый горни с выцветшими бровями и залысинами на лбу — произвел жест птицы, склевывающей зерно:

— Он.

— Пошли к судье, — сказал стражник Варану.

— За что?!

— А ты не знаешь?

Вода в гроте закипела. Показалась сначала рогатая голова Кручины, а потом — Нила с распущенными по плечам мокрыми волосами.

Оглядела собравшихся, ничего не понимая. Побледнела — это было видно даже при свете факелов. Плотнее схватилась за уздечку; хотела что-то сказать, но хозяин быстро махнул ей рукой, и слова остались у Нилы в горле.

— Не знаешь? — повторил стражник и взял из помертвевших рук Варана полотняный мешок. Распустил шнурок, вытряхнул на ладонь ожерелье; замерцали в полутьме синие и белые камни.

Шумно вздохнула Кручина. Нила не издала ни звука — неподвижно сидела в седле, глядя то на Варана, то на ожерелье, то на стражника. По плечам ее скатывалась вода.

— Я купил это, — к Варану вернулась твердость. — Я не украл. Я заплатил.

— Деньги-то фальшивые, — глухо сказал ювелир. — Фальшивая сотка, парень.

Пещера Справедливости, иначе Тюремная Кишка, имела один только выход. Судьи и подсудимые, обреченные на смерть разбойники и сам князь, пожелай он спуститься в Кишку за какой-то надобностью, обязательно должны были пройти сквозь строй вооруженной стражи, миновать шипастые ворота и каменную дверь, такую низкую, что входить в нее приходилось едва ли не на четвереньках.

Поток людей, заглатываемых и изрыгаемых Кишкой, не иссякал ни днем, ни ночью. Кто нес жалобу, кто — донос, а кого и вели на плаху. Сезон был в самом разгаре.

Варан шел, сопровождаемый стражником, через весь город. Почти у самых ворот Кишки его догнал задыхающийся от бега, но странно бледный отец:

— Погоди! Служивый! Погоди, пойдем вместе! Он же сопляк…

Стражник окинул его равнодушным взглядом:

— Отец?

— Ну…

— Иди в канцелярию, пиши прошение.

— Мне к судье надо…

Стражник, будто играючи, снял с плеча пику-гарпун с зазубренным наконечником. Направил в грудь Варановому отцу:

— Иди в канцелярию.

Отец посмотрел Варану в глаза.

Наверное, был еще шанс удрать. На вечерних улицах — толпы, можно затеряться. Можно нырнуть в какую-нибудь лавку и переждать погоню. Можно пробраться ночью в порт, напроситься гребцом на уходящее за море судно, можно уехать — и никогда не возвращаться. Никогда больше не видеть берегов Круглого Клыка — и Нилу…

Варан стоял за спиной стражника, никем особенно не охраняемый. Переминался с ноги на ногу, как будто вечерний теплый камень жег босые ступни.

— Пошли, — стражник снова закинул пику на плечо.

И Варан пошел.

Тюремная Кишка освещалась масляными лампами. Откуда-то несло сквозняком; поговаривают, что через вентиляционные щели можно сбежать. Варан слышал такой разговор давным-давно, еще когда помогал родителям в харчевне; двое загорелых пузатых моряков шептались в уголке под тентом, а Варан протирал столы и все слышал…

Сквозняк вел по лицу ледяной струйкой.

Стражник сдал Варана с рук на руки судейскому чиновнику в потертом черном балахоне. Тот отвел его в низкую полукруглую пещеру, где, рассевшись на гнилых циновках, ждал своей участи целый выводок всякого сброда — человек пятнадцать, один другого страшнее. Покачивались серьги в больших темно-коричневых ушах, зыркали недобрые, нездоровые глаза; кто-то бранился, кто-то храпел, кто-то молча смотрел в покрытый потеками потолок. Один тощий и плешивый, по виду явно нездешний, канючил и ныл в уголке, растирал грязные слезы по морщинистому лицу: он-де ни в чем не виноват, он жертва, просто жертва, ясно вам?..

Его забрали первым.

Потом стали забирать одного за другим, иногда быстро, иногда с промежутком в полчаса. Из зала суда никто не возвращался.

— Пивка бы, — мечтательно сказал голый до пояса, с круглым животом бородач, сидевший неподалеку от Варана. — Не дадут ведь. На последних просьбах, сволочи, экономят. Повисну до рассвета, парень, и ты повиснешь… А пивка бы хоть глоточек. Напоследок.

Варан отвернулся.

Бородача забрали предпоследним, и Варан остался в пещере один. Тряпки, игральные кости, осколки раковин с выцарапанными на них голыми красавицами, рассыпанный по полу табак — весь скарб, брошенный за ненадобностью, остался лежать на камнях, напоминая о тех, кто недавно был жив и еще не мертв, но застыл на пороге на несколько часов — до рассвета…