В ночь перед выходом хозяин, его старший сын и Варан уединились на берегу обмелевшего мельничного пруда (в ночь нашествия плотина треснула, и починить ее удалось только недавно).

— Клянись именем того, кого ты ищешь, — сказал старик.

— Я не знаю его имени, — признался Варан.

— Тогда клянись: «Чтобы мне никогда не найти того, кого я ищу, если я прикоснусь к твоей жене», — хозяин указал на сына. — Ему клянись…

— Чтобы мне никогда не найти того, кого я ищу, — медленно повторил Варан, — если я прикоснусь к твоей жене…

И добавил вполголоса:

— Не сходите с ума, добрые люди. Что я вам, зверь?..

Они ушли на рассвете — вереницей. Трое мужчин с тюками на плечах, женщина с заплечным мешком и мальчишка с мешочком поменьше. Мальчишка часто оглядывался — понимал, что в следующий раз вернется домой не скоро. Но отец его оглядывался чаще.

Варан махал рукой вслед уходящим, и старшая невестка хозяина махала тоже — стоя от Варана на почтительном, чтобы не сказать опасливом, расстоянии. И стояли они так до тех пор, пока хозяйка, пообещавшая сыну приглядывать за невесткой в оба глаза, не напомнила, что пора браться за работу.

Работы было — не хватало не только рук, но и глаз. Даже девчонка, оставшаяся без товарища по играм, с утра до ночи была занята — в ее обязанности входило возиться с малышами, и нередко случалось так, что пронзительный писк двух малявок заглушался отчаянным ревом их обессилевшей няньки.

Варан копал глину и обжигал кирпичи. Мельничный пруд, поначалу относившийся к нему настороженно, скоро привык и перестал волноваться: Варан завел правило разговаривать с песком и глиной, а пруду это нравилось. Только один раз берег под ним обрушился, и Варан ухнул в омут вместе с градом камней и пластами глины. Будь он степовиком — может, и утонул бы. Но маленький мельничный пруд, даже умей он воображать невообразимое, никогда не смог бы представить мира, в котором Варан вырос…

Фундамент был уложен заранее. Варану, несмотря на весь его опыт, еще не приходилось самому строить дом от начала и до конца. Тем не менее время шло, до холодов оставалось совсем немного, а Варан успел уже узнать, что такое зима в степи. Когда мужчины вернутся с ярмарки, у них не останется времени; Варан клал кирпич за кирпичом. Стены поднимались. Появлялись оконные проемы; Варан тесал балки, понимая, что уложить их сам не сможет: не хватит сил. Не беда: с помощью хозяина и двух его сыновей они успеют управиться до холодов…

Черноволосая женщина не разговаривала с ним, обходила десятой дорогой, за едой не поднимала глаз. Но Варан заметил, что она следит за его работой: спрятавшись за развалинами сарая, сидит и смотрит. Слушает, как он напевает под нос.

Однажды, случайно обернувшись, он встретился с ней взглядом. Она едва поборола желание бежать: нелепое, детское желание.

Он улыбнулся.

— Ты как будто играешь, — сказала она. — Ты как будто не работаешь, а… веселишься.

— Так и есть, — признался он. — Это ведь так интересно — складывать кирпичи… и смотреть, как поднимаются стены. Я всегда это любил.

— Ты умеешь делать красивые деревянные вещи, — сказала она не спрашивая, а утверждая.

— Да, — легко согласился Варан. — Хочешь, сделаю тебе деревянную брошку? Я уйду. Она останется. На память.

Она молчала. Смотрела немигающе.

— Что? — спросил он.

— Я так хочу, чтобы ты уже ушел, — призналась она. — И… так боюсь, что проснусь утром, а тебя нет…

Варан не знал, что сказать.

— Ты работай, — она отвернулась. — Я ведь не мешаю… если я иногда буду смотреть?

— Нет, конечно, — сказал Варан.

— Тогда я пойду…

И она исчезла. Не ушла, а именно исчезла — только что была здесь, и вот уже пусто.

Варан отложил работу. Обошел вокруг недостроенного дома; более всего опасений вызывала у него печка. То есть у печника он тоже учился, но хотелось ведь сложить очаг не просто добротно — красиво…

От пруда послышался плеск. Через минуту Тюфа свалилась будто с неба, запрыгала, разбрызгивая воду, и сразу сделалось ясно, кто там плескался.

— Смотри, — сказал Варан. — Он с характером. Еще затянет…

Тюфа вильнула хвостом, давая знать, как мало ее пугают строптивые мельничные пруды.

— Пойдем, — сказал Варан. — Пройдемся… Все равно работы сейчас не будет.

Там, где в ночь нашествия опустились мерцающие ожерелья, лежали пятна мертвой земли. Не выжженной — мертвой.

Варан остановился на границе большого, овальной формы пятна.

Трава была и по ту, и по эту стороны границы. Возможно, по ту сторону она была даже ярче. Но и в яркости ее было что-то отвратительное, как в густо нарумяненных щеках мертвеца.