Вдали снова взревел дракон — но тише, слабее, печальнее.

На другой день он потеряно бродил по замку с бутылкой в неверной руке; темные коридоры чередовались с темными же лестницами, а комнаты были либо заперты, либо пустынны.

Наконец, он споткнулся о какой-то порог и встал, тупо разглядывая внезапно обнаружившееся перед ним помещение.

Комната эта с давних пор называлась Органной, хотя загромождавшее ее сооружение не было похоже на орган. Скорее на огромные пчелиные соты, или богатую посудную лавку, или мозаику — хрупкую игрушку великана.

Тем не менее, это был музыкальный инструмент — вернее то, что от него осталось. Громадина отжила свое и была бесполезна — но Арман все-таки любил бывать в Органной комнате, разглядывать серебряные завитушки, украшавшие остов инструмента, щелкать пальцами по толстым трубам из светлого металла и стирать пыль со множества хрустальных скляночек, шариков, причудливой формы сосудов, располагающихся поодиночке и гроздьями. Иногда он пытался извлечь из сооружения подобие музыки, но попытки эти не приносили ничего, кроме раздражения.

Арман зевнул. Бесконечное кружение над дорогами совсем доконало его; слезились воспаленные от ветра глаза. Тусклые серебряные трубы музыкального чудища издевательски уродовали его отражение. Но зачем он, собственно, явился сюда?

Пошатнувшись, он повернулся и побрел туда, где толпились бутылки на черном от времени столе, где тлел камин, где пустовали два кресла.

Юта сидела на ступеньках винтовой лестницы, поджав под себя босые ноги, и тщетно пыталась прогнать охватывающее ее отчаяние.

Выбраться из замка не представлялось возможным; свобода лишь посмеялась над ней, приоткрыв дверь тюрьмы. Юта оставалась в заточении, только узилище ее стало больше, обросло тупиками и лабиринтами, и теперь обессиленной принцессе мерещился истлевший скелет, сиротливо притулившийся на изъеденных временем ступеньках.

Юта в изнеможении закрыла глаза. Перед ее мысленным взором замелькали лоскутки, обрывки видений и воспоминаний.

Она увидела почему-то старую добродушную гувернантку, научившую читать сначала ее, Юту, а потом и младших сестер; гувернантка рассказывала что-то, оживленно жестикулируя, взмахивая рукой с зажатым в ней гусиным пером. Потом это видение стерлось, а на смену ему пришло другое — дворцовый парк, раннее утро, тяжелые от росы листья, терпко пахнет мокрая трава, а она стоит на поляне и ждет кого-то, кто должен прийти — но все не идет… И когда ожидание становится нестерпимым — вздрагивают ветки в глубине парка, дождем опадает на землю роса, и тот, долгожданный, появляется.

Юта видит сначала только темный силуэт между стволами, потом стволы расступаются — и, улыбаясь победно и беспечно, на полянку выходит Остин.

Юта смотрит — и не может оторваться, завороженная. А Остин подходит все ближе, голубые глаза его сияют, он протягивает руки, как бы собираясь заключить Юту в объятия…

Сон оборвался.

Бессмысленно улыбаясь, Юта сидела на ступеньках винтовой лестницы, ноги ее онемели, посиневшая от холода кожа сплошь покрылась пупырышками — но все это было уже неважно.

Сон был вещим. Остин придет.

Прихрамывая, потирая то здесь, то там, Юта двинулась наугад, снова и снова петляя коридорами замка.

Арман оторвал щеку от стола — он заснул сидя и теперь не понимал спросонья, что его разбудило.

Он попытался подняться — и замер на середине движения.

Далекий звук, довольно приятный и тем более немыслимый в этих стенах, пробился из неведомого источника и заставил Армана приоткрыть рот.

Наваждение?

Он припомнил с удивлением, что в его сне этот звук уже присутствовал, но там он был понятен и уместен. Сон, однако, закончился. Звук же…

Звук повторился. Арман выдернул из затылка волосок.

Долгие минуты тянулись в тишине, прежде чем звук возник опять.

Тогда Арман с неожиданной легкостью покинул кресло и углубился в лабиринт переходов.

Он двигался уверенно и бесшумно, замирая, когда стихал звук, и вновь пускаясь в путь, когда звук возобновлялся и указывал ему направление. На подходе к Органной комнате его встретил мощный, дивной красоты аккорд.

Последний прыжок — и запыхавшийся, несколько оглушенный Арман ворвался-таки в обиталище музыкальной развалины.

Еще таяли в воздухе последние ноты. Перепугано раскачивались хрустальные скляночки, ударяясь одна о другую, но звук их столкновения совершенно не был похож на тот, удивительный, приведший Армана в Органную комнату.

Он остановился, хищно оглядываясь. Громадина молчала, будто решив сохранить свою тайну; в комнате же на первый взгляд никого и не было.

На первый взгляд.

Арман свирепо сдвинул брови. Процедил страшным голосом:

— Выходи.

Ему ответом была тишина, и даже робко позвякивающие скляночки понемногу успокаивались.