Я перевел дыхание. Добрел до кресла, дрожащей рукой коснулся самоцветов — исходившая от них магическая воля никуда не делась, но она была тенью, шепотом, в то время как мимолетный взгляд был вспышкой, взрывом, оглушающим ударом…

«Вам случалось ощущать как бы взгляд в затылок? Чей-то пристальный темный интерес?»

— С-с-сава-а, — прошипел я сквозь зубы.

Столик кафе был пластмассовый, колченогий, ярко-синего цвета. Алик откровенно скучал; Стас беседовал с Ирой и Алексеем, и Юле казалось бесконечным время, протянувшееся между заказом шашлыка и появлением (наконец-то!) дымящихся ломтей мяса на пластмассовой мятой тарелочке.

С появлением шашлыка стало легче. Во-первых, Алик увлекся едой и перестал ныть. Во-вторых, Юле можно было не поддерживать беседу.

Говорили о политике. Юля терпеть не могла подобных разговоров; у Алексея по всем вопросам было свое мнение, бесконечно авторитетное, до мельчайшего пунктика обоснованное. Стас слушал, кивая — у него тоже было свое мнение, и у Иры было свое мнение, и только у Юли никакого мнения не было, потому что через полчаса надо было укладывать Алика спать, а от кафе до дома было сорок минут ходьбы через парк…

Ей не нравилась Ира. Ей не нравился Алексей. Ей не нравилось, что Стас снова заказывает двести грамм водки.

— Стас, нам, наверное, пора уже… Поздно…

— Чего ты дергаешься? Почему ты нервничаешь? Сидишь как на иголках… Шашлык же только что принесли!

— Алый хочет спать.

— Ничего я не хочу спать, — раздраженно сообщил Алик и в подтверждение пнул ногой ножку стола, отчего стаканы подпрыгнули, а наполненные пластиковые тарелки грузно содрогнулись.

— Ты что делаешь?! — прикрикнул Стас. — Сиди спокойно!

Алик сморщился, собираясь зареветь.

— Стас, — сказала Юля так спокойно, как только могла. — Давай так: мы с Аленьким пойдем вперед…

— Давай так: ты не будешь говорить глупостей. Никуда вы ночью не пойдете, а мы сейчас спокойно поедим и вместе пойдем…

Ира смотрела, чуть улыбаясь.

Юля молчала. Стас говорил спокойно и весело, но выражение его глаз насторожило ее; выражение его глаз напомнило один неприятный случай, до того неприятный, что Юля предпочитала не вспоминать его.

То была история с Сашкой.

Сашка был школьным другом Стаса. Когда Стас знакомил Сашку с Юлей, она, помнится, поразилась: такая долгая школьная дружба встречается совсем не часто. Помнится, в какой-то момент она даже возревновала: Сашка знал о Стасе куда больше, чем она, его законная жена. Помнится, она едва удержалась, чтобы в приватной беседе не насесть на нового знакомого с расспросами о первой Стасовой супруге; слава Богу, у нее хватило ума не делать этого.

Сашка оказался «своим человеком» — они легко находили интересные обоим темы для разговоров, они читали одни и те же книги, они имели схожие взгляды на жизнь. Сашка подарил новорожденному Алику двадцать пять великолепных ползунков и двадцать пять распашонок, и четыре пачки памперсов, и большого желтого льва с поролоновой гривой; Юля привыкла к Сашкиному голосу в трубке, привыкла вместе планировать выходные, Юле нравилось и даже льстило, что у ее мужа есть настоящий друг, и что она, жена-пришелица, так удачно вписалась в многолетние отношения двух мужчин, что не только не напрягла их — сама обрела приятеля…

Потом случилось это.

Был какой-то праздник, любовно накрытый стол; трехлетний Алик сидел на полу, возил по паласу игрушечную машинку о трех колесах и натужно гудел. В углу бормотал телевизор; Юля терпела его, потому что мужчины — Стас и Сашка — ждали последних известий. Потом Юля спрашивала себя: а если пропал бы свет? Если бы заболтались и пропустили новости? Если бы не смогли встретиться именно в этот день — что было бы тогда?

Это произошло на Юлиных глазах. Речь шла о чьей-то далекой войне; Стас отстаивал свою точку зрения, Сашка возражал. Юля, политическими тонкостями не интересовавшаяся, интуитивно понимала, что Сашка, пожалуй, прав…

Они и раньше спорили.

Но именно в тот вечер из глаз чуть захмелевшего Стаса глянул чужой, злобный, жестокий гном. Незнакомец; холодным авторитетным тоном Стас заявил, что Сашка либо дурак, либо подлец. Либо его вконец оболванил телевизор, либо он деградировал и нравственно опустился. В любом случае продолжать беседу ему, Стасу, неинтересно.

Алик, поймав изменения в тоне беседы, оставил машинку и заревел. Юля не умела его успокоить — потому что сама нервничала все сильнее; этот, глядевший из глаз ее мужа, внушал ей безотчетный ужас.

Прохладно распрощались, и Сашка ушел.

И никогда больше — никогда! — Стас не виделся с бывшим школьным другом и не говорил с ним.

Спустя несколько недель после этого Юля позвонила Сашке по телефону. Тот отвечал односложно, только под конец беседы почему-то попросил у Юли прощения. Сказал, что больше не будет звонить Стасу, потому что «вчерашнего звонка хватило с головой». И посоветовал «не принимать близко к сердцу»; пожелание благое, но невыполнимое. Юле и раньше знаком был вкус валидола, но в те дни большие белые таблетки уходили одна за другой, только успевай отплевываться…