Все это остолбеневший Игар успел рассмотреть в то время, пока обитательницы комнаты, одетые в одинаковые тесные платьица, молча разглядывали его; потом, наконец, бритая повернула голову к той, что рассуждала о травах:

— Хватает полстакана-то?..

Обладательница косы хмыкнула:

— А мне не надо… Никогда так не делала. Одной страсти хватало…

Бритая окинула ее ледяным взглядом:

— Это тебе на пятерых подряд одной страсти хватит… А когда их будет двадцать, как у меня вчера… тогда побежишь. За травками к Напилке…

— Кто из вас Тиар? — спросил Игар, к которому одновременно с даром речи явились раздражение и ярость.

Обладательница косы захлопала девчоночьими ресницами:

— А? Кто?

Игар шагнул вперед, будто собираясь схватить бритую за воротник:

— Кто из вас Тиар с ромбом на спине?!

— Страстный, — удивленно сказала бритоголовая.

Та, что рассуждала о травах, неспешно поднялась. Повернулась к Игару спиной; ловким привычным движением задрала платье, под которым, оказывается, не было ничего:

— Этот? Ромб, то есть?

Бритая услужливо поднесла свечку; в свете деревянного фаллоса Игар увидел сначала следы розог на округлых ягодицах и уже потом — четыре крупных, каких-то размытых родинки, располагающихся ромбом. Прямо под правой лопаткой.

Зависло молчание; обладательница косы с хрустом доедала пряник.

— Это не пятно, — сказал наконец Игар. — Это не родимое пятно… Это… так…

Носительница ромба удивленно вывернула голову, пытаясь увидеть происходящее сзади:

— А что это, по-твоему? Меня не один ты так искал… Был один парень, вроде пират, так тоже просил всегда: «Мне ту, что с ромбом»…

Она опустила платье. Тряхнула волосами; усмехнулась — как-то даже мило и кокетливо:

— А тебя вот… погоди-погоди. Вроде помню… Точно помню!.. Весной приходил… точно?

— Как тебя зовут?

Она неспешно вернулась на свое место; уселась на тюфяк, подобрала помидор, смачно откусила. Обладательница косы подбирала пальчиком оставшиеся на тюфяке пряничные крошки.

— Зачем тебе? — спросила та, что с ромбом; подбородок ее был залит помидорным соком.

— Некоторые хотят имя, — задумчиво сообщила бритоголовая. — Им так больше нравится…

— Как тебя зовут? — повторил Игар. — Имя?

Его собеседница заглотнула остаток помидора. Пожала плечами:

— Ты вроде эту… Тиар искал?

Игар понял свою ошибку. Он не должен был называть имя первым; вот если бы его назвала женщина с ромбом… Ведь это точно ромб, ромб под правой лопаткой, а родинки или родимое пятно… Может быть, он неправильно понял…

— Ты Тиар? — спросил он, глядя ей в глаза.

Она усмехнулась:

— Может быть… А что?

Дверь за его спиной распахнулась; обладательница косы и бритоголовая встали. Вошедшие были трое матросов — вернее, двое матросов и юнга, потому что мальчику было не больше четырнадцати.

Приключилась суета; ширмы, до того стоявшие у стен, с необыкновенной скоростью были развернуты и расставлены, и на их полотняных боках обнаружились картинки, от которых у Игара свело челюсти. Загорелись еще несколько свечей в точно таких же специальных подсвечниках, в комнате стало светлее, и Игар увидел лицо мальчика-юнги. Тот круглыми глазами смотрел на ширмы и на девиц, в то время как один из его товарищей уже деловито ощупывал бритоголовую, а другой командовал обладательницей ромба, которая споро сметала с тюфяка крошки.

— Это моя, — сказал Игар. Все лица обратились к нему; обладательница ромба усмехнулась матросам:

— Минуточку, дорогуши… Один пусть подождет. Нас трое — вас теперь четверо…

— Пусть он и подождет, — один из матросов, кривоногий и широкоплечий, недобро уставился на Игара.

— Я подожду, — вмешался мальчик; Игар понял, что больше всего на свете парнишке сейчас хочется сбежать. Оказаться далеко-далеко, пусть даже на собственно унылом суденышке, где работа с утра до вечера, качает, дует и палит, где его лупят все кому не лень за вину и без вины…

— Ты не подождешь! — заявил второй матрос, с тяжелым амулетом на жилистой шее. — Ты иначе не мужчиной будешь, а…

От сказанного слова сделалось не по себе даже Игару, а мальчик и вовсе присел, как щенок.

Тиар — женщина, которая называла себя Тиар — нежно взяла Игара за плечи:

— Ты… Хватит болтать, а? Пошли…

Он дал себя увлечь в закуток за ширмой; уединением это можно было назвать лишь условно, потому что ширма оказалась не такой высокой, не такой уж широкой и со щелью внизу. Разумеется, все, происходившее в комнате, было слышно всем из любого ее уголка.