Шрифт:
Еще не зная зачем, она решила подойти, взглянуть на него поближе.
Идти было неудобно, в теле ощущались скованность и слабость, словно после долгой болезни. И еще — мешали очень высокие каблуки. Она таких раньше никогда не носила.
Экран вдруг засветился, и с каждым шагом свечение становилось ярче, а когда она подошла вплотную, поверхность стекла исчезла, растворилась, и в образовавшемся проеме она увидела другую комнату — роскошно, в эклектическом стиле конца прошлого века меблированный кабинет.
В стилях она, будущий архитектор, разбиралась хорошо и не могла не восхититься сложностью и тщательностью отделки стен и потолка, тяжеловесной изящностью мебели.
Иллюзия была полной, и только коснувшись рукой холодного стекла, она убедилась, что перед ней все же изображение.
А там, в кабинете, заполненном сумеречным тоскливым светом, за массивным письменным столом на резных львиных лапах, в черном кожаном кресле сидел человек и читал толстую книгу. Лампа под зеленым абажуром освещала часть стола — с блестящим кофейником, граненой хрустальной пепельницей, над которой поднималась вверх тонкая и неподвижная струйка дыма, и лежащим чуть сбоку большим черным револьвером.
Поза человека, наклон головы, подсвеченный лампой профиль показались ей знакомыми, и тут же она узнала его. Конечно, это Дмитрий, он же — мичман Дим, как она звала его по созвучию с именем героя романа Конрада. Они расстались совсем недавно, часа четыре назад, у двери ее квартиры, но как он странно изменился! Лицо покрыто красноватым густым загаром — вместо ленинградской весенней бледности, на голове не курсантский ежик, а довольно длинные, выгоревшие на солнце волосы. И другая одежда. Не черная форменка с якорьками на погонах, а оливковая рубашка непривычного покроя. Но дело даже не в этом. Она вдруг поняла, что этот Дмитрий гораздо старше, лет, может быть, на десять, если не больше. Не юноша, а довольно-таки поживший мужчина.
Он поднимает голову, смотрит на нее и тоже узнает ее не сразу.
«Постой… Наташа? Это ты, Наташа? — Он слабо как-то и растерянно улыбается. — Откуда? Как давно я тебя не видел…» — «Почему же давно? Еще сегодня ночью…» Он отрицательно качает головой: «Давно, Наташа. Я уже начал забывать твое лицо. Да и ты, надо сказать, изменилась, совсем красавицей стала…»
И вот только теперь она просыпается по-настоящему. До конца. И все понимает. Что действительно прошло очень много лет, что у нее уже была другая жизнь, в которой много разного случилось, но Дима в той жизни не было.
И вспоминает еще одно, самое главное, от чего ей наконец становится по-настоящему жутко…
Глава 1
В том, что Фритьоф Нансен был прав и к холоду привыкнуть действительно невозможно, Воронцов сумел наконец убедиться в полной мере.
Вышло так, что после многих лет, проведенных на южных линиях, ему целую навигацию пришлось работать «на северах», от Мурманска до Певека и обратно. Погода все время стояла мерзейшая, устал он сильнее, чем когда-либо раньше, и когда наконец дождался отпуска, решил провести его градусов на тридцать ниже по сетке координат. А на тех широтах его больше всего привлекал Сухуми. Тихий город на зеленых холмах, счастливо избегнувший опасности превратиться в курортный Вавилон, как, например, соседний Сочи; теплое море без всяких признаков битого, а равно и сплоченного льда; много пальм и другой субтропической зелени, спокойные закаты над жемчужными волнами.
Он приехал туда и понял, что не ошибся.
Целыми днями Воронцов валялся на разноцветном галечном пляже, в прозрачной перистой тени громадных эвкалиптов, перечитывал «Бросок на юг» Паустовского, где описаны эти же места в начале двадцатых годов. Часто, откладывая книгу, он глядел на город по ту сторону бухты и представлял, как все здесь выглядело шестьдесят лет назад. А вечерами выходил на набережную, ел на веранде над морем горячие, похожие формой на корабли викингов хачапури, а потом выпивал много крошечных чашечек густого и горького кофе, который раньше был «по-турецки», а теперь — по каким-то, очевидно, внешнеполитическим, соображениям — стал «по-восточному», хотя варил этот кофе все тот же, что и двадцать лет назад, старый турок Гриша.
День, кажется, на пятнадцатый, начав уставать от монотонности жизни и в поисках новых впечатлений, Воронцов поддался на мегафонные призывы человека на пирсе и взял билет в Новый Афон.
Там, на ступенях старинного храма, он неожиданно встретил знакомого журналиста, с которым шел в прошлом году из Бомбея на Ленинград.
Конечно, оба обрадовались. Воронцов — от одиночества, журналист, по его словам — потому, что давно искал Воронцова, дабы презентовать ему путевые, недавно изданные очерки, в которых было и о нем кое-что.
Прервав программу экскурсии, поехали на такси в Гульрипш, где журналист держал дачу. Надо отметить — великолепную. Дикий камень, полированное дерево, красная черепица, кованый чугунный забор и ворота, и все — в обрамлении магнолий, лавров и неизменных эвкалиптов.
Антон — так звали журналиста — надписал Воронцову довольно толстенькую, неплохо оформленную и иллюстрированную многими фотографиями книжку, и Дмитрий, не удержавшись, тут же ее просмотрел. Отметил явный перебор по части экзотики, которую автор выискивал где придется, и то, что Антон подчас просто грешил дурной литературщиной. Читая о себе фразы типа: «Старпом нашего балкера по-мужски элегантен и сдержанно красив», «В нем постоянно чувствуется его военно-морское прошлое», и даже: «Меня поразили тонкость и парадоксальность мыслей, редкие у людей его типа и профессии», Воронцов усмехался, а в особо сильных местах довольно громко фыркал, но остался доволен. В главном все было верно и даже остро. Хотя, если данное творение попадется на глаза коллегам, язвительных шуточек не оберешься…