После удушающей лондонской жары предгорья, густо поросшие лесом, были восхитительно прохладны. Легкий ветер принес с верховий запах воды и колючие капли дождя. Возможно, именно этот контраст виноват в случившемся позднее тем днем и ужасной ночью — я не знаю. По возвращении в «Золотой крест» меня точно ударом молота свалило, и я лежал в бреду. Иначе ничем, — я молюсь, чтобы ничем — не объяснить отвратительные сны, бывшие хуже горячки, которую я подцепил в Индии; они вновь и вновь увлекали меня в бездны кошмара, они многие годы омрачали не только мой сон, но порой и бодрствование.

Я помню, как Холмс нанял повозку, чтобы ехать на станцию и встречать Карнаки. Помню и то, как сидел у окна нашей уютной гостиной и чистил револьвер, ибо я опасался, что если Холмс и вправду нашел некие доказательства того, что злой виконт похищал беспризорников для отправления какого-то древнего обряда, то могут быть неприятности, как только мы раскроем перед старым аристократом карты. Когда я встал, чтобы отворить дверь, у меня точно не было никаких предвестников недуга — ни озноба, ни головокружения.

Человек, стоявший на пороге, не мог быть никем иным, как только Карстерсом Делапором. «Высохший, будто дерево после удара молнии» — так описал его паренек с конюшни: даже держись он прямо, то все равно был бы ниже меня.

Пришелец взирал искоса, снизу вверх, по-птичьи вертя головой на тощей шее. Его глаза были светлого орехового цвета, почти золотистые — как и сказал мальчик.

Это стало моим последним воспоминанием о том дне.

Мне снилось, что я лежу в темноте. Болело все; спина и шея были сведены судорогой; где-то рядом звучали тонкие, резкие всхлипы, как будто некий старик плакал от страха или боли.

— Кто здесь? — окликнул я. — В чем дело?

И собственный голос показался мне хриплым, подобным вороньему карканью — чужим, как и тело, когда я попытался шевельнуться.

— Боже, — стенал невидимый старик. — Боже, пропасть в шесть тысяч ступеней. Это Ламмас, самый пик — ночь жертвоприношения! Святый Боже, Святый Крепкий — спаси меня! Йэ! Шуб-Ниггурат! Он ждет нас, он ждет, Козел с Тысячью Младых!

Я пополз по неровному полу, мокрому и скользкому, и меня окружали гнусные запахи подземелья и плесени; издалека же долетала мерзкая вонь еще худших вещей — гнили и горелого мяса, а также знакомый тошнотворный аромат ладана. Мои руки нащупали во мраке соседа, и тот отпрянул.

— Нет, никогда! Демоны, чьей помощью ты заручился, чтобы превратить несчастную Джудит в приманку и завлечь меня! Тебя научила Тварь в Капюшоне, из тьмы, как учила других до тебя, — показала тебе слова в Книге Эйбона, объяснила, как забирать чужие тела, как удерживать их разум в теле твоем, старом и умирающем… которое ты жертвуешь им! Новое тело, сильное, мужское, здоровое и крепкое…

— Тсс, — прошептал я, — молчи, ты бредишь! Кто ты, где мы?

Я вновь дотронулся до его рук, ощутив тонкие кости и дряблую шелковистую плоть глубокого старика. В тот же миг эти немощные кисти нашарили во тьме мое лицо, плечи, и он возопил:

— Отойди от меня! Ты был для него слишком плох — испорченный, увечный и слабый! А твоя дочь — всего лишь женщина, не обладающая силой мужчины! Разве все это не было ловушкой? Западня, чтобы заманить меня и убедить, что это она послала за мной в стремлении освободиться… — Его слабый голос возвысился до крика, и он попытался оттолкнуть меня. — А теперь ты отправляешь меня в подземелье, к шогготам!

Когда его стенания сменились писклявым хихиканьем, я уловил шорох — далеко во тьме двигалось что-то огромное и мягкое.

Я кое-как встал, мои ноги вели себя странно; я шатался и оступался, как пьяный. Двинулся в темноте, держась за стену; на ощупь она кое-где оказывалась древней сухой кладкой, в других же местах я узнавал голую матерую породу. Вот мои руки натолкнулись на иссохшую деревянную дверь, перехваченную железом; под ладонями резко заскрежетала ржавчина. Я отпрянул во мрак и обо что-то ударился — то был каменный стол с древним орнаментом; возле него я открыл единственную возможность бежать — квадратное отверстие в полу, откуда вниз вели истертые пологие ступени.

Я начал спускаться, расставленными руками касаясь влажного камня стен, иногда смыкавшихся чуть не вплотную: с ужасом думая о том, что могло оказаться ниже, я в то же время боялся очутиться во власти безумцев, которые как пить дать пребывали наверху. Кружилась голова, я задыхался, мое сознание изнемогало под сонмом иллюзий, самой жуткой из коих были звуки — они шли как будто не сверху, а снизу.

Со временем тьма расцвела слабым мерцанием голубого фосфора, осветившего бездну подо мной. Глубоко внизу я различил полость — пещеру с высоким сводом и селитряными натеками на стенах. Там обозначился каменный алтарь, невероятно древний, тронутый мерзкой чернотой гниения. Вся геометрия полости была непристойно искажена, стены и пол образовывали невозможные в природе углы — я словно подвергся обману зрения, стал жертвой игры теней и мрака. Тьма истекала из дальнего угла полости густой струей ночи; в какой-то момент мне почудилось, что мгла сгущается в отдельные формы, которые в следующий миг оказались лишь зачаточными завихрениями. И все же там что-то было — нечто наполнявшее меня страхом и не дававшее двигаться дальше, не позволявшее издать звук, даже дышать, ибо вздох мог привлечь какую-то невообразимо кошмарную беду.