В Акермане, это где-то в Бессарабии, он получает диплом помощника провизора и там же начинает работать в аптеке. Дальше — разрыв — и он в Ростове. Еще один интересный документ о присуждении ему степени провизора Медицинским факультетом Донского университета в 1920. В каком году отец женится на моей маме — не знаю (моя сестра Инна родилась 22 декабря 1921), но знаю, что уже после женитьбы его мобилизуют в Белую армию, где он работает в госпитале. Идет гражданская война, положение Белой армии на юге России становится критическим. Отца вызывает, как рассказывала мама, какой-то начальник, скорее всего, начальник госпиталя, и говорит — бегите. Папа приходит (или приезжает) в Ростов и остается дома. Совместно с дядей Гришей — приятелем еще по Акерману — организует во дворе дома №10 по Казанскому (теперь Газетному) переулку производство косметики под названием “Санитас”, которое продолжает функционировать и в период НЭПа. (Остатки оборудования и всякого рода наклейки и этикетки фирмы “Санитас” мы, пацаны, находили на чердаках дома до самого начала войны. Я думаю, что если хорошо порыться, то и сейчас там кое-что можно найти).

По окончании НЭПа ”Санитас” ликвидируется. Папа переходит на работу на “Красную Звезду” (вначале артель, а потом завод) — на Верхнебульварной улице, от нашего дома медленным шагом 10 минут хода. Артель выпускала галантерейные товары из “рогов и копыт” домашних животных, а потом по инициативе и под руководством отца наладила одна из первых, по крайней мере, в городе, выработку различных пластмасс и изготовление из них потребительских товаров. Сохранились документы, из которых явствует, что отец был активным рационализатором, многократно за это премировался. Работал он в должности начальника производства, а потом главного инженера.

В 1932 отец получает второе высшее образование — инженера технолога-химика в городе Новочеркасске. В то время дипломированных инженеров было очень мало. Пожалуй, их в стране было тогда меньше, чем теперь докторов наук. Я очень скучал по папе во время его отсутствия. Почему-то запомнилось гуляние в Городском саду. Мы сидели в северо-западной части сада, наверху, около Красноармейской улицы. Там тогда находился небольшой пивной заводик, и я до сих пор помню приятный запах солода. Издалека, со стороны вокзала, слышался гудок паровоза. Я спросил — где папа. И мне показали рукой — где-то там.

1933 год был для нашей семьи тяжелым. Маме сделали операцию по удалению косточек на больших пальцах ног, и она лежала в деревянных колодках, а папа — папу судили. Главный бухгалтер завода, я даже помню его фамилию — Слюсарев, по поддельным документам вывозил и продавал продукцию завода, а деньги клал в карман. Процесс был показательным, а это значит и очень строгим, и Слюсарева приговорили к расстрелу. Это была в то время обычная мера наказания, и Слюсарева, в конце концов, расстреляли. Судьба папы висела на волоске — причастен ли он или просто проявил халатность? Слюсарев, уже понимая, что ему грозит, на вопрос судьи о роли отца в его махинациях, четко и ясно заявил, что Штеренберг ничего не знал, они даже ни разу не сидели вместе в ресторане. Это папу спасло. Я запомнил, что адвокатом одного из подсудимых, который был почему-то заинтересован в обвинительном приговоре отца, был Зозуля, живший неподалеку от нас, на Донской улице. Сын Зозули, Ян, впоследствии учился с Нонной на одном курсе в Мединституте, и на традиционных юбилейных встречах мы явно симпатизировали друг другу. Сейчас Яна уже нет.

Почему-то у меня не сохранились в памяти какие-либо яркие события, связанные с папой. Может быть, ничего яркого действительно не было, а может быть, это просто дефект моей памяти. Однако почти семнадцать лет, что я прожил рядом с отцом, я всегда ощущал его как самого близкого, самого надежного человека на свете. Это был мягкий и добрый, по крайней мере, для своих, человек. Не очень сильный, иногда отягощенный своей национальной "неполноценностью”. В последнем я с сожалением и болью убедился в самые тяжелые годы его жизни — годы войны, годы работы в эвакогоспитале в 19411943 годах. Но сейчас мне хочется попытаться воспроизвести несколько сидящих в моей памяти дорогих мне картинок:

революционные праздники, я на плечах у папы, проходим с колонной демонстрантов по Садовой улице. У памятника Ленина, возле входа в Городской парк, трибуна. Знамена, цветы, банты, лозунги, люди улыбаются, я горд и счастлив — я со своим папой;

середина дня, я с ребятами очень занят — гоняем по Канкрынской в футбол, “чилику” или что-либо еще. Движется со стороны Большого проспекта невысокого роста человек — это мой папа идет домой обедать. Я с радостью бросаюсь к нему, мы обнимаемся, и я тут же возвращаюсь к своим важным делам — к играм я всегда относился очень серьезно;

вечер, папа приходит с работы. Почему-то на ужин ему всегда подают красивый ароматный красный борщ. Он его крепко перчит, поворачивается к буфету — и буфет, и обеденный стол стоят в первой комнате, которая называлась столовой — достает графинчик, наливает полную граненую стопку водки и с удовольствием выпивает. Не больше, но и не меньше — так каждый день. Мама мне говорила, что никогда не видела папу пьяным, хотя выпить он мог много;

наш госпиталь в пути — двигаемся либо с запада на восток, либо в обратном направлении. Папа с медицинским персоналом проводит занятия по фармакологии (или фармакопии?). Безо всякой подготовки, в отсутствие каких либо учебников он по памяти называет десятки-сотни лекарств и их содержимое в процентах. Для меня это было удивительным. Кстати, я не помню случая, чтобы он практически мгновенно не разгадал бы какую-либо шараду, ребус и т. п.;

сентябрь 1942. После многих приключений, связанных с выходом из окружения (вернее, из полуокружения) через предгорья Чечни, не зная, где находятся мама и Инна, мы с папой оказываемся в Баку. Госпиталь должен переплыть через Каспий и развернуться где-то в Средней Азии. А я, решив, что наступило самое подходящее время реализовать свою детскую мечту — стать моряком, вопреки возражениям и уговорам отца, подаю документы в Бакинскую Военно-Морскую спецшколу. В один и тот же день должны были состояться два события: отплытие госпиталя и мой приход с вещами в спецшколу. Папа пошел меня провожать, в руках у меня только маленький коричневый чемоданчик. Мы подходим к воротам школы. Остановились. Я посмотрел папе в глаза и. — с размаху бросаю на землю свой чемоданчик. Мы отплываем в Среднюю Азию.