Витя Орлов. Был достаточно занудливым мальчишкой. Окна комнаты его приемных родителей выходили на балкон нашей квартиры. Отец был бондарь, и мы, ребята, могли часами наблюдать за его умелой работой, в результате которой появлялась новенькая бочка. Однажды на работе ему прорубили голову топором, он остался жив, но только было страшно смотреть на огромную яму у него на голове. О причине покушения во дворе не знали. После войны семья Орловых в нашем дворе уже не жила.

Вера и Маня Бершадские. Семья Бершадских бежала от голода на Украине в самом начале 30-х. Жили они в подвальном помещении, прямо под нами. Отец, Антон Антонович, работал милиционером, а при немцах служил в полиции. Каким-то образом он потерял ногу и, возможно, поэтому не был подвергнут репрессиям. Почти сразу же Бершадские выписали из своей деревни Таню — Татьяну Андреевну Колесниченко — которая, с перерывом на время войны, прожила в нашей семье няней более 30 лет. За это время выросли Инна и я, родилась и выросла дочь Инны, Мариночка. Таня стала нам родным человеком. В конце жизни она вышла замуж, заимела собственный дом на Нахаловке — одном из районов Ростова. Сестры Вера и Маня Бершадские, особенно младшая Маня, были самыми активными участницами нашей дворовой жизни. Манька была хулиганистой, боевой, как мальчишка. Жива ли она сейчас — я не знаю, но знаю, что Вера умерла совсем недавно.

В том же подвале жила семья Гришиных. У них было четверо детей. Старшая Вера — красивая замужняя женщина жила отдельно. Далее шли Мария, старая дева, Юра и Тамара. Юра и Тамара были в нашей компании. Дядя Трофим, пожалуй, был самым старшим жителем нашего двора. Он пережил войну и еще жил долго, хотя вся жизнь у него прошла в подвале.

Лебедевы. Из оставшейся после строительства нашей кухни довольно большой части сарая, где размещались выделенные для каждой семьи маленькие сарайчики, Лебедевыми была отстроена нормальная квартира со всеми удобствами. Я не знаю, кем работал дядя Миша Лебедев, но он был владельцем редкой по тем временам собственности — автомобиля. Этот автомобиль постоянно находился в нашем дворе. Очень редко Лебедев собирал несколько ребят и катал нас на своем автомобиле. Можно себе представить, какое это было удовольствие. Жену звали Наталией Александровной, она дружила и с моей мамой, и с Инной. Обе их дочки, Инна и Лена, были красивыми девочками, но красота Леночки проявилась уже значительно позже — она родилась за год до войны. Инна выбрала редкую для женщины специальность — морскую, окончила какой-то мореходный институт в Таганроге.

Мария, Вовка и Валя Королевы (вы заметили, сколько было в нашем дворе Марий и Инн?). В конце двора, в выгородке за общественным туалетом, в бывшем производственном помещении “Санитас”, проживала семья Королевых. Из бывших крестьян, приехали из какого-то центрального района России, наверное, бежали от коллективизации. Очень активные ребята. Половое воспитание, знакомство с матом в основном шло от этой троицы.

Рос я общественным мальчиком — для меня двор и улица были немыслимы без компании мальчишек и девчонок. Я даже представить себе не мог одиночное препровождение времени, несмотря на то, что наши отношения далеко не всегда были мирными и бесконфликтными. Иногда, правда, возникало выяснение национального происхождения — это были первые уроки, но и они оказались важными элементами подготовки к будущей советской жизни. Я тоже не всегда был безобидным. Часто я предлагал своему товарищу Сене, без которого я вообще не помню своего детства, подраться или побороться. Я был сильнее его, и поэтому он обычно благоразумно находил причину отказа. Чаще всего это было отсутствие песка, который бы мог смягчить падение во время драки. Запомнился один трагикомичный случай. Мы были еще совсем маленькими, четырех—пятилетними, во всяком случае, далеко дошкольниками. Я привязал к дужке детского ведерка бечевку, насыпал в ведерко песок, все тот же песок, и начал это сооружение раскручивать. Как сейчас помню, что страшно удивился, когда увидел, что ведерко вдруг полетело и еще больше удивился, когда увидел, что оно “благополучно” остановило свой полет на шапочке Сени. В замедленном кино вижу, как Сеня падает, поднимается и молча бежит по направлению к своему крыльцу, поднимается по ступенькам и только после этого раздается оглушительный рев (потом, в других случаях, эта последовательность повторялась — конечно, Сеня, помимо обиды и боли, демонстрировал и неплохие артистические данные).

Хочу вспомнить о своих вокзальных впечатлениях и о наших поездках на Юг. Оказаться на вокзале — это было большое счастливое событие. Это значило, что мы куда-то едем. Но, честно говоря, я не знаю, что меня больше возбуждало: новые места, которые мне удастся повидать, или сама поездка. Мы выходим для посадки в поезд на перрон. Почему-то мне кажется, что это всегда было вечером или даже ночью. Люди снуют с чемоданами, узлами, свет перемежается с мраком, крики, свистки. Мы обязательно проходим мимо страшного чудовища — паровоза. Он не просто живет, он угрожает, он шипит, кряхтит, пышет жаром и злобой, неожиданно выпускает пар, чем-то лязгает, бросает вперед слепящие снопы света. Я стараюсь держаться от него, как только можно дальше, но он завораживает, я не могу от него оторвать взгляд, крепко держа за руку папу. Наконец, мы подходим к нашему вагону, поднимаемся по ступенькам и о счастье — мы садимся на наши полки, и я, конечно, у окна. Свисток, и начинается замечательная мелодия — перестук колес. Мы поехали.

До школы я смутно помню две поездки: в Ессентуки и в Нальчик. Первая была, по моим подсчетам, в 1929, а вторая — в 1930. В Ессентуках мы жили где-то в районе железнодорожной станции, под нашим балконом проезжал маленький паровозик (такие паровозы назывались “кукушками”), а я “управлял” движением и махал флажками. Здесь проявилась удивительная цепкость детской памяти: в парке был какой-то дедушка, скульптура, и я любил сидеть у него на коленях. Потом много раз спрашивал у мамы и у Нонны, бывавших позже в Ессентуках, что это за дедушка, но они не знали. И вот спустя более чем полсотни лет я оказался в этом парке и с радостью нашел маленькую малозаметную скульптуру “дедушки”, того самого, который остался в памяти трехлетнего ребенка. Нальчик мне запомнился замечательной прозрачной горной речкой и Волчьими Воротами, я это место боялся - а вдруг появятся волки. Наша семья была в полном составе, но в памяти у меня почему-то выделился главным папа.

У меня сложилось впечатление, что для некоторых людей одними из важных событий прожитого года являются поездки на отдых или интересные деловые поездки. Я легко вспоминаю почти любой год прожитой жизни, и главной “зацепкой” для моей памяти является то, что я сказал выше.

Лето 1934 я вместе с папой и мамой провел в Горячем Ключе. Этот выезд из Ростова был для меня знаменательным потому, что несколько лет до него, а что значит несколько лет для восьмилетнего человека, меня никуда не вывозили — почему, не знаю. Кроме того, в том году я шел в первый класс. Мы жили в санатории, главным врачом которого был Абрам Слободкин, муж моей тети Ривы. Горячий Ключ находится в самом центре Северного Кавказа, с характерными для этого района природой и людьми. Добраться тогда до Горячего Ключа было непросто. Мы приехали в Краснодар поездом, но на автобус сесть нам не удалось, и мы добирались до места на. волах: “Цоб-Цобэ”. В санатории проводил время с однолетками, купался в горной речке, впервые почувствовал, что такое Кавказ. Запомнилась одна история. На территории санатория, на хоздворе, рядом с водопроводным краном, я обнаружил большое осиное гнездо. Сколько их там было - сосчитать невозможно. Недолго думая, пристроил к крану какой-то шланг и стал поливать гнездо водой. Осы в строгом порядке поднялись вверх и эскадрильей пошли на меня. Я бросился бежать, но меня нагнали. Несколько дней потом я не мог ни двигаться, ни сидеть, но все говорили, что дешево отделался.

Первые впечатления от Сочи и Черного моря у связаны с младшей сестрой папы — тетей Соней. Впервые мы с мамой приехали в Сочи к тете Соне после того, как я окончил первый класс — в 1935. Этот год мне запомнился войной между Италией и Абиссинией. Газеты (радио в то время практически не было) регулярно сообщали о военных действиях, но эти события были так далеко и по расстоянию, и по влиянию на нашу жизнь, тем более в детском восприятии, что кроме ограниченного любопытства - вот ведь где-то идет настоящая война — ничего не вызывали. Тетя Соня работала тогда в Санатории №8, впоследствии переименованном в “Горный воздух”, так как он находился относительно высоко на горе, на границе между Сочи и Адлером. Такое расположение санатория практически исключало регулярные, а тем более многоразовые, походы на море. Для этой цели санаторий имел крохотный допотопный автобусик, с характерным запахом и урчанием — почему-то это мне запомнилось. Сама посадка в автобус уже входила в комплекс удовольствий, связанных с купанием в море. Мне трудно передать словами, как мне понравилось море, и какое удовольствие я испытывал, находясь среди волн в теплой соленой голубой воде. Камни, запах, плеск волн — настолько глубоко запали в мою душу, что много лет спустя, в годы войны и всяких невзгод, воспоминание о них неизменно улучшало настроение. Но мое первое посещение моря помимо радости вызвало совсем другое чувство — зависть. Дело в том, что моя сестра Инна приехала в Сочи примерно на месяц раньше нас с мамой, за это время научилась плавать и гордо демонстрировала “высокий” стиль плавания — по-собачьи. Я такое превосходство долго терпеть не мог и, кажется, спустя три-пять дней тоже уже плавал. Более того, за день-два до отъезда я сделал то, о чем мечтал с самого начала — я доплыл до утеса, который торчал неподалеку, в 30-50 метрах от берега.

Несколько слов о том Сочи, который я увидел и запомнил. Небольшой курортный провинциальный городок, совсем немного отдыхающих, главным образом, организованных. На узких зеленых улочках почти не видно ни людей, ни транспорта, но зато попадаются киоски с самыми различными дешевыми и вкусными фруктами и орехами. Недалеко от пляжей широкие кусты колючей ежевики, и никому не принадлежащие деревья — инжир с легко доступными плодами. А сразу за городом горы...

Так случилось, что и на следующий год мы с мамой оказались у тети Сони. Год 1936 ассоциируется у меня с двумя событиями: с испанской войной — с началом путча генерала Франко, и с небывалым наводнением в Ростове. Нам потом рассказывали, что по улицам, спускающимся к Дону, неслись настоящие полноводные реки, все сметающие на своем пути. Было много смешных историй, но были и жертвы.