— А! Не бери в голову. Снеси эту записку в штаб генерала Багратиона. Любой ценой прорвись и постарайся, чтобы лягушатники в плен не взяли. Найдешь полковника Пильгуцкого, Аристарха Степановича. Запомнил?

— Запомнил, но…

— Не перебивай! Быть или не быть России, от этой бумажки зависит. Уяснил?

— Так точно! — Такая власть зазвучала в голосе разжалованного гусарского ротмистра, что поручику захотелось встать навытяжку.

— Передашь ему записку. На словах обскажешь всё об этом бое, о том, какое оружие у французов видел. Скажешь, как я погиб… По-дурацки, в сущности, погиб-то…

Жорж опустился щекой на землю и прикрыл глаза.

Льгов осторожно вытащил из его пальцев записку, сложил еще раз, сунул за обшлаг мундира. Хотел наклониться и послушать — дышит ли? Но Заблоцкий внезапно приоткрыл глаза.

— Поспешай, Алёшка, поспешай… Нет, погоди! Слышь, что скажу. — Поручик придвинулся ближе. — Ты даже не представляешь, что сегодня сделал, дорогой ты мой человек. Ты же первый в истории русской авиации, кто провел таран в условиях воздушного боя. За сто тридцать лет до того, как у нас в учебниках истории прописано… Правда, и история у нашей державы теперь другая будет. И от тебя сейчас зависит, какая именно.

Услыхав отдаленный топот копыт, Льгов встрепенулся. Разъезд гусар в жемчужно-серых ментиках на гнедых конях рысил к догорающему монгольфьеру. Корпус кавалерийского резерва Мюрата.

— Ладно, беги, Алёшка, беги! — уловив его смятение, поторопил Жорж. Поднял кулак с зажатым в нем маленьким пистолетом с вороненым стволом. — Я им живым не дамся. И тебя прикрою. Девять патронов им, один — мне. Беги!

Повелительный хрип Заблоцкого подбросил поручика, подобно доброму пинку. Он, виляя по стерне, побежал к лесу. В сердце закипала глухая злоба. Историю России они, значит, переписать задумали? Нет, не выйдет! Русские не сдаются — нас так просто не сломаешь!

Позади с короткими промежутками прозвучали девять выстрелов подряд.

Через несколько вдохов еще один.

Последний.