Он прогнал от себя самым непристойным образом сунувшегося с утешениями Ванечку Савельева и приказал заряжать единорог. Одному богу ведомо, что бы мы получили из-под воды в ответ на полупудовое ядро. Всякая попытка удержать Бахтина была заранее безнадежна. Потому я отважился на следующий шаг.

В кивере моем, кроме всякого мелкого имущества, была также серебряная ложка. Я достал ее и кинул в воду. Ложек я, если мы выберемся живыми из заколдованной протоки, куплю себе несколько дюжин, а как-то выманить со дна того, кто засел внизу, следовало поскорее.

Я не представлял себе, как вступлю в переговоры с тварью, хватающей весла зелеными чешуйчатыми лапами, однако я был гусар, хоть и отставной, Александрийского полка. За наши черные ментики и доломаны враги прозвали нас «гусарами смерти», и мы всерьез подумывали о том, чтобы украсить мундиры наши знаком «адамовой головы» — черепом с костями. Согласитесь, гусар-александриец, видавший смерть в лицо, не имел права трусить и отступать. А тем более — отступать в присутствии флотских.

В ожидании ответа подводных жителей я потребовал себе фонарь.

Смелость моя передалась матросам. Они не шарахались от борта, как следовало бы в ожидании нечистой силы, а передали мне фонарь и молча смотрели в то место, где ушла в воду моя ложка.

Очевидно, ложка вызвала на дне смятение. Может статься, ее и на зубок пробовали. Или устроили военный совет: для какой надобности сей странный предмет служит? Сомнительно, чтобы на дне протоки варили щи и кашу, а потом хлебали их ложками. Единорог был заряжен, и Бахтин в последний раз посылал поискать ветра в поле благоразумного Иванова, когда из воды высунулась бочка. Она чуть приподнялась, я осветил ее и увидел просверленные в боках дырки.

Не требовалось большой сообразительности, чтобы понять: внутри пуд миног и дохлая кошка!

— Премного благодарен! — громко сказал я. — Да только к миногам у меня душа не лежит! Забирай их себе, хозяин, не обессудь, да и сам убирайся подальше, покамест капитан не начал сажать в жилище твое полупудовые ядра. А лучше всего было бы, кабы ты дал нам дорогу.

— Бушуев, вы последнего ума лишились? — громко спросил Бахтин. — С кем вы затеяли переговоры?

— Со мной! — раздался утробный глас, и на поверхность воды всплыли уста. Сквозь тонкий водяной слой виднелась и вся рожа. Надо сказать, страшенная — с расплющенным носом, в облаке зеленой тины.

— Господи Иисусе! — воскликнул Калинин, но, при всем испуге, сумел удержать матроса, что вздумал прихлопнуть этот морок веслом.

— Уж не знаю, кто ты таков, — обратился я к подводному жителю, — да только не балуй, пусти нас пройти по старице. Не своей волей идем…

— Как же идете? — полюбопытствовали толстые уста, окруженные мелкими пузырьками. — По воде, чай, не ходят, а плавают!

Его русская речь была неуловимо чужой. Как говорят прижившиеся у нас немцы, я знаю — правильно, однако хоть малость — да на свой лад. Этот же выговаривал гласные звуки чересчур протяжно. Прибавляли своеобычия и пузырьки с их легким потрескиванием, и какое-то бульканье в горле у подводного жителя.

— Пропусти, сделай милость, а мы заплатим. Мы люди порядочные, добро ценить умеем, — продолжал я.

— Тебя пропущу, порядочный человек. А лодки пускай до утра постоят. Будет лодочникам впредь наука — не ходить в наши владения.

— Как же я без лодки-то?

— Высадиться тебе на берегу дозволю.

Этого мне только недоставало — один, ночью, в незнакомой местности! До Риги — мало того что по меньшей мере шесть верст, так еще и по противоположному берегу. А главное — даже когда бы я оказался в Риге, всё равно не смог бы предупредить пехотинцев Розена и приставшего к ним, чтобы в ратном деле замолить грехи перед рижанами, фон Эссена, что отряд Бахтина попал в диковинную беду.

Бахтин, удержав канонира, пробрался ко мне и вместе со всеми уставился на губастую пасть водяной нечистой силы.

— А коли я не захочу на берег высаживаться? — спросил я.

— Сиди тогда посреди старицы до рассвета. А рассветет — я лодки носами к Двине разверну и хорошего пинка дам — так в устье и влетите.

Вспомнил я Васькины предостережения, вспомнил! Да только что теперь от них проку?

Но не было еще случая, чтобы черный гусар поднял белый флаг. Подводный житель благодаря серебряной ложке чувствовал ко мне расположение, и следовало продолжить нашу беседу, авось удастся что-либо выторговать.

— Будь по-твоему, — отвечал я. — Высаживай меня на берег!

— Становись! — приказал он, рожа отплыла в сторону, а под водой обозначились очертания преогромной ладони. Я понял, что прочее тело довольно велико, чтобы и впрямь дать пинка канонерской лодке. Вот только смутило меня, что ручища, мне предложенная, была гораздо больше той зеленой лапы, что швыряла весло. Надо полагать, нечисть тут водилась разного размера.

— Ну, братцы, не поминайте лихом! — крикнул я, перенес ногу через борт и ступил на подставленную ладонь.