— Что именно, мистер Джонс?

— Знаю, что чувство у вас есть. Я рад, что вы прочли нам стихи.

— Знаете, — вмешался Бред, — боюсь, что мы не даём брату Потсу пойти пообедать.

— О нет, — поспешно возразил брат Потс, — я не…

— Мы вас задерживаем, — сказал Бред и протянул ему руку.

Брат Потс пожал её и, повернувшись, наткнулся на протянутую руку Яши Джонса.

— Мне было очень приятно… — произнёс Яша Джонс.

Брат Потс пожал и ему руку. Казалось, он не может её отпустить.

— Вы будете не против… — наконец отважился он и тут же осёкся. — Когда я кончу… — попытался он снова, — то есть они, стихи, понимаете… тут мало кто интересуется поэзией, и если вы сможете уделить мне минутку…

— Доктор Потс… — начал было Яша Джонс.

— Нет, нет, просто брат Потс, — прервал его тот.

— Брат Потс, я буду счастлив прочитать окончательный вариант.

Шагая по дороге к взгорку, на котором раскинулось кладбище, Бред оглянулся. Брат Потс всё ещё стоял на бетонной площадке перед зданием из красного кирпича.

— Некуда идти, — сказал Бред. — Никто его сегодня не пригласил на сытный воскресный обед. А жена умерла. Давно умерла. Он стоит размышляет, сходить ли ему в кафе «Вовек не пожалеешь» и разориться, взяв их «воскресный экстра», или пойти домой и открыть банку свинины с бобами.

Яша тоже оглянулся.

— Лично я ставлю на бобы, — сказал Бред. — Занавески на кухне будут опущены. Он не даст себе труда их поднять. Побоится, что, если поднимет, что-нибудь случится. Неизвестно что, но случится. Вынет банку из холодильника. — Он помолчал. — А вы знаете, что такое кухонный холодильник? В Фидлерсборо?

— Нет.

— Это вроде высокого плоского шкафчика с дверцами из жести, пробитыми отверстиями, составляющими орнамент, геометрический или цветочный. Брат Потс вынет оттуда банку бобов. Снимет с гвоздя сковородку, достанет из ящика консервный нож. Вскроет банку. Однорукому нелегко открыть банку, но он выработал свою систему. Задержаться на этом эпизоде и развить его поподробней?

— Нет, — сказал Яша Джонс. — Пошли дальше.

— Он стоит в полутёмном помещении и держит банку в правой руке — у в своей единственной руке. Тут на него что-то находит. Он видит сковородку. Видит керосиновую плиту. Видит жестяную спичечницу на стене. И вдруг в сознании его провал. Он вдруг перестаёт понимать, почему человеку суждено одиноко стоять в плохо освещённой кухне в час тридцать воскресного дня, в самом разгаре лета, вываливать из банки холодные бобы, подогревать, класть в рот и глотать. И тут он вдруг обнаружит, что утратил связь с Божественным замыслом.

Яша Джонс, выждав, спросил:

— А потом?

— Ест бобы. Но ест их холодными, прямо из банки, вылавливая пальцами. Как он держит банку? Обрубком левой руки, конечно. Так он опорожняет банку. Потом облизывает пальцы. Отирает пальцами жир с подбородка и снова их облизывает. Челюсть слегка отвисла. Он озирается в полутьме с какой-то тяжеловесной звериной хитростью. Глаза его в темноте блестят. Громко, откровенно пукает. Нет, лучше — рыгает. Вы видите, как он там стоит?

— Да.

— Он стоит, получая мрачное удовольствие от того, что сделал. Никто его не видит. Никто не слышит. Никому до него нет дела. И в этом одиночестве вдруг почему-то ощущает свою силу. Ощущает себя могучим, опасным, беспощадным, как зверь. Внезапно чувствует свободу. «Я — один», произносит он вслух, наслаждаясь этими словами, ворочая их языком, кусая зубами, словно большую кость, которую зверь всё теребит, уже насытившись. Облизывает с губ застывший на них жир.

Они медленно брели по кладбищу к старой его части.

— Да, — сказал Яша Джонс, помолчав. — Он наелся и стоит там, в тёмной кухне. — Потом тихо спросил: — А дальше?

— Будто вы не знаете?

— Пока что я знаю, что рассказ идёт mutatis mutandis [22] обо всех нас.

— Ручаюсь, что вы ни разу не ели в тёмной кухне холодную свинину с бобами из консервной банки.

— Я и сказал: mutatis mutandis. Я же страдаю бессонницей.

— Ладно, пусть mutatis mutandis. А что вы делаете в минуты озарения? — спросил Бред.