Шрифт:
Он посидел, забывшись, словно кругом никого не было, посмотрел вниз на своё тело в кресле. Потом поднял голову, и его бледно-серые глаза поглядели на них с холодным вызовом.
— А вы знаете, кто я? — спросил он.
Они молчали.
— Я — палач этого штата. Тот, кто включает ток.
Он поднял с подлокотника правую руку, она лежала на ремнях. Он стал разглядывать свою ладонь, словно она неожиданно его чем-то заинтересовала. Потом поднял её, чтобы и другие могли получше её разглядеть.
— Вот она включала рубильник. Столько раз, что и счёт уже потеряла. — Интерес к руке пропал, он снова перевёл взгляд на спутников. — Двадцать пять долларов зараз, — сказал он. — Та же цена, что и до войны, несмотря на инфляцию и прочее. Эх, — вздохнул он, — раньше на двадцать пять долларов можно было что-то купить. Устроить вечеринку, заарканить девушку. Чёрт возьми! — засмеялся он. — Да за двадцать пять долларов можно было заарканить хоть полдюжины! До инфляции. — Он посидел ещё на стуле, потом резко встал и наклонился к Бреду. — А ну-ка сядьте сюда, — приказал он.
Бред посмотрел на это кирпично-красное лицо, на эти льдисто-серые глаза, глядевшие на него с внезапным вызовом, потом перевёл взгляд вниз, на прозаическое, сальное, пропитанное потом сиденье из дерева, кожи и металла, стоявшее в маленькой, унылой в своей чистоте комнате. Он представил себе: вот ты входишь в эту дверцу и не можешь поверить, что это — всё, что эта обыденность, унылая обыденность допотопного зубоврачебного кресла, которому место только в лавке старьёвщика, это — всё. Он представил себе, как в ту минуту тебя захлёстывает ощущение утраты, непоправимого унижения. Неужели это — всё? Неужели вся наша жизнь и смерть так нелепы?
Он сел на стул.
И тут он вдруг вспомнил унылую, нелепую контору, похожую на контору беглого, вылетевшего в трубу торговца недвижимостью, где он когда-то завербовался в Испанию.
Мистер Бадд склонился над ним.
— Послушайте, — произнёс он своим скрипучим шёпотом.
— Что? — спросил Бред.
— Вспомните, что вы сделали в жизни самого плохого, — прошептал тот и, заглянув Бреду в лицо, разразился раскатистым хохотом.
Когда мистер Бадд отсмеялся, он хлопнул Бреда по плечу и обернулся к Яше Джонсу.
— Это я так шучу, — сказал он. — Люблю сыграть с людьми такую шутку. Господи, видели бы вы, какие у них бывают лица! Как-то раз один даже описался на стуле, ей-Богу!
Он обернулся к Бреду, который уже стоял, глядя на стул, и снова по-братски похлопал его по плечу.
— Шут вас возьми, — сказал он, — вы-то не описались.
— Мистер Бадд, — сказал Яша Джонс. — Я бы тоже хотел посидеть в этом кресле.
— Пожалуйста. Суки, она любит всех без разбору. Она вас дожидается.
Яша Джонс сел, устроился поудобнее.
— Я бы избавил вас от необходимости меня стричь, — сказал он и улыбнулся, улыбнулся простодушно, без всякого ехидства.
— Угу, — кивнул мистер Бадд, глядя на его лысину.
Яша Джонс продолжал ему улыбаться.
— А мне вы не зададите вашего вопроса?
Бред, не сводя глаз с узкого загорелого лица, которое улыбалось под тенью тяжёлого колпака из кожи и металла, думал о том, какой самый дурной поступок мог бы совершить этот человек. Он знал, почему об этом раздумывает, — ведь когда он сам там сидел и услышал этот вопрос, он не мог ничего придумать, ровным счётом ничего. Он не описался. Но придумать ничего не мог.
Глава тринадцатая
— Не та, сказал Бред и выпрямился, осмотрев очередную надгробную плиту, густо заросшую сорняками и можжевельником.
Яша Джонс молчал. Он смотрел вдаль, вверх, на башню тюрьмы, откуда они недавно пришли. Взгляд его был прикован к юго-западной башне.
— Надеюсь, вы не будете возражать, если мы тут побродим?
— Я ведь и приехал, чтобы увидеть Фидлерсборо. — сказал Яша Джонс.
— Старый Изя Гольдфарб и есть Фидлерсборо. Даже за десять тысяч миль отсюда стоило мне закрыть глаза и произнести «Фидлерсборо», как передо мной возникал старик Гольдфарб. Я словно воочию видел, как он сидит перед своей лавкой, откинувшись на спинку плетёного стула, и смотрит через реку на заходящее солнце. Не знаю, почему именно он Фидлерсборо, но это так. — Он помолчал. — Нет, знаю почему. Он научил меня видеть Фидлерсборо.
Бред снял шляпу, вынул платок и отёр лоб. Было не по сезону жарко. Где-то в зелёных зарослях затрещал кузнечик, потом смолк. Бред посмотрела на реку.
— Знаете… — сказал он, — знаете что…
Он замолчал.
— Что?
— Старый Гольдфарб был одинок, — сказал Бред. — Никто ничего о нём не знал. Ни откуда он, ровно ничего, и…
Яша Джонс тихо забормотал:
Ты куда идёшь ужо? И пришёл откуда? Где ты народился…