— Теперь наконец вы сумели осуществить все проекты, которые рождались в вашей маленькой честолюбивой головке! Я уже давно понял, что для вас нет ничего невозможного. Любой ценой, какого бы труда это ни стоило, вы стремитесь стать дворянкой…

— Я — дворянка, Одиже, я оставалась дворянкой, даже прислуживая клиентам мэтра Буржю. Если вы действительно в курсе последних новостей, то вам должно быть известно, что я — урожденная Анжелика де Сансе де Монтелу.

— Да, я знаю. И это известие позволило мне понять причину вашего пренебрежения. Вот почему вы отказывались становиться моей женой!.. Вы стыдились меня.

Нервным движением Одиже ослабил воротник, который душил его. Переведя дыхание, он продолжил:

— Я не могу представить себе, почему вы пали так низко, почему, когда мы с вами познакомились, вы были бедной служанкой и почему скрывались от собственной семьи. Но я достаточно разбираюсь в жизни, чтобы догадаться, что вы стали жертвой гнусных преступных интриг, которыми славится королевский двор. И вы хотите вернуться в этот мир?! Нет, я пока что не могу относиться к вам как к знатной даме и поэтому продолжаю разговаривать с вами дружеским тоном, который, возможно, вас уже коробит… Нет, Анжелика, не исчезайте, это было бы страшнее смерти! Ведь из-за одного только мелочного тщеславия вы хотите опять окунуться в эту подлую, лицемерную и глупую среду! Анжелика, ведь вы — женщина, чьим ясным умом и здравым смыслом я всегда восхищался. Как же вы можете оставаться слепой и не замечать изъянов сословия, к которому принадлежите? Вам нужна здоровая атмосфера, в которой вы сможете расцвести. Как вы можете с такой легкостью отказаться от братского отношения, от доброты простых людей — всего, что вы нашли в нашей среде? Видите, я не стыжусь поставить себя на одну доску с мэтром Буржю!.. Вы останетесь в одиночестве среди этих интриганов, чье ничтожество и глупость будут вам претить, или сами станете такой же испорченной…

Анжелика раздраженно положила на туалетный столик свою серебряную расческу. Как ей надоели супружеские сцены, которые устраивает этот несносный Одиже! Неужели даже на пороге Версаля она будет вынуждена выслушивать его проповеди? Она посмотрела на полное, гладкое, с честными глазами лицо молодого человека, на его красивый рот и подумала: «Как обидно, что такой красивый мужчина настолько глуп!» Вздохнув, Анжелика решительно поднялась.

— Дорогой друг…

— Избави Боже, я вам больше не друг, — также вставая, заявил Одиже. — Госпожа маркиза позволяет дворецкому выйти вон…

Только что багровое, лицо Одиже стало мертвенно-бледным. Его черты исказились, голос срывался. Казалось, внезапно на него снизошло озарение.

— Иллюзии! — вспыхнул он. — Я все время был в плену иллюзий. Надо же, я представлял вас… своей женой! Несчастный кретин! Это правда… вы принадлежите вашему миру. В конце концов, вы оказались просто девкой, с которой можно весело покувыркаться!

В два шага он оказался рядом с Анжеликой, схватил ее за талию и повалил на тахту. Задыхающийся от неистовой злобы, одной рукой он сжал руки молодой женщины за запястья и заломил их к груди, чтобы она не могла пошевелиться, а другой стал срывать пеньюар и тонкую рубашку, обнажая прекрасное тело.

Первой реакцией Анжелики было желание дать отпор, но вдруг она прекратила сопротивляться и застыла, подчинившись неистовой атаке. Одиже, готовившийся к отпору, почувствовал тщетность и смехотворность его попытки насилия. Растерявшись, он ослабил свою атаку, а затем и вовсе отпустил пленницу.

Безумным взглядом он впился в запрокинутое назад безжизненное лицо Анжелики.

— Почему вы не защищаетесь? — пробормотал дворецкий.

Анжелика пристально, не мигая, посмотрела на Одиже своими огромными зелеными глазами. Впервые она видела дворецкого так близко и теперь внимательно вглядывалась в его карие глаза, где поочередно вспыхивали и гасли то безумие, то отчаяние, то страсть.

— Вы были весьма полезным деловым компаньоном, Одиже, — прошептала она. — Я не могу этого не признать. Если хотите, возьмите меня. Я не откажусь. Вам известно, что я никогда не отступаю, когда приходит время отдавать долги.

Потеряв дар речи, Одиже продолжал смотреть на Анжелику. Смысл слов, произнесенных ею, начал постепенно доходить до его сознания. Он ощущал прикосновение гибкой и упругой плоти, благоухающей такими незнакомыми и в то же время привычными ароматами, которые лишали его сил. Анжелика казалась совершенно спокойной. Справедливость должна восторжествовать, он имеет право взыскать с нее долг, который она готова заплатить без малейших колебаний. Но ее отсутствующий вид был оскорбителен. Ему предлагали оболочку, лишенную души.

Одиже все понял. Издав звук, похожий на рыдание, он поднялся и, пошатываясь, отступил назад, не сводя глаз с Анжелики.

Она не шевелилась и все еще полулежала на тахте, даже не пытаясь прикрыть оголенную грудь кружевом разорванного пеньюара. Он видел ее ноги, о которых столько мечтал и которые, как он и думал, оказались совершенными. Длинные, стройные, они заканчивались крошечными ступнями, выделявшимися на фоне бархатных подушек, как чудесные статуэтки из слоновой кости. Он глубоко вздохнул.

— Конечно, я буду жалеть об этом всю жизнь, — приглушенно произнес он. — Но, по крайней мере, не стану презирать себя. Прощайте, мадам! Я не нуждаюсь в вашей милостыне.

Он отступил к двери и вышел.

Еще некоторое время Анжелика размышляла, не вставая с тахты. Потом она оценила ущерб, нанесенный ее туалету: воротник из брабантского кружева был безнадежно испорчен!

«Черт бы побрал всех этих мужчин!» — раздраженно подумала она.

Анжелика вспомнила, как во время прогулки на мельницу Жавель мечтала о том, чтобы дворецкий стал ее любовником. Но обстоятельства переменились. В ту пору Одиже был много богаче ее, а воротник, который тогда был на ней, не стоил и трех ливров…