– Не спала, что ли, давно? Спать надо. На кого похожа! Ребенку не нужна мать-инвалид!

– Я не мать, я тетя.

– Тетя-инвалид! – И обратно к Лене: – Жалоб нету, мамаша? Голова не болит?

– У кого, у меня?

– Не у меня же. Себя не забывай, – заботливо окинул бархатным взглядом. – Давно болеете? Сколько температура уже? Пятые сутки? Ай-ай! Вирус такой поганый! Зайди в сто седьмой. Хорошие дам рекомендации. – Он лихо развернулся и вышел.

…Лена поскреблась в дверь, донеслось громовое:

– Да!

Вошла, попала в сумрак. Врач сидел перед красной лампой и что-то писал. Поднял голову, словно очнувшись. Выплыл из-за стола, роняя лохматые тени. Взял ее за плечи, усадил в дерматиновое кресло.

Впечатал ладонь в лоб и, не убирая, защелкал языком:

– Градусник не надо? Точно?

– У вас рука горячая.

– Нормальная рука. Нет, не нравишься ты мне. Смотри, заболеешь – домой отправлю. Я историю почитал. Значит, сыпь у нее?

– Сегодня… Покраснение. От антибиотика, сказали.

– А ты сама в порядке? Уверена? Хочешь, осмотрю?

Лена столкнулась с его глазами, мерцавшими на затемненном лице, и ощутила, как действительно покраснела среди сумрака.

Слабо сказала:

– Не хочу. Что с Танечкой, что-то серьезное?

– С какой Танечкой?

– Моей.

– A-а… Ты не переживай. Завтра будет лучше, завтра вспомни Сослана Эдуардыча. Я историю смотрел: там всё нормально, всё плохое у вас позади. Главное – ты теперь не подхвати ничего. Этот период самый заразный. Такая симпатичная… Тебе болеть нельзя. Больше кушать надо. Хотя… Что я говорю! Лучше не толстей. Вот сейчас в самый раз… Кр-расота! Слушай, ты расслабься… Будешь грустная – себя доконаешь. Дети любят веселых! – Лене показалось, что он говорит тост. – Кормишь еще?

– Да ей уже больше года!

– Меня мать до двух лет кормила! Поэтому вырос такой… всё выросло… не как у людей… Ха-ха! Много чего могу… Это всё молоко мамино! Зато грудь… Грудь как? Меньше не стала?

– Не знаю…

– А кто должен знать? Так ведь и не скажешь, что кормила. – Он равнодушно скользнул глазами по ее глазам и впился долгим взглядом ниже. Лена была обездвижена, сумрак тяжелил веки, глубже затягивал в кресло. – Не болят? Ночью не болят? Что молчишь? Бывает? Дай! Врачу всё можно, – буднично протянул большие руки и стал мягко поглаживать сквозь кофту, сразу нащупав соски.

Она, как в полусне, поймала эти руки, жаркие, покрытые жестким волосом.

– Не хочу…

– Не хочешь… Что ты не хочешь?

Он стоял, оглядывая ее сверху вниз, и сердито повторял:

– Не хочет… А кто кого хотел? Не хочет она…

– Я к вам сюда не для этого пришла.

Он отступил подальше и беспокойно залопотал с усилившимся акцентом, как сквозь зачастившее сердце:

– Я ж тебя не раздеваю. Я тебе вопросы задаю. – Зашел за стол, что-то уронил со стеклянным стуком и выкрикнул: – Свободна!

Температура у Тани прошла наутро, их выписали.

Лена то и дело прокручивала сцену в кабинете: сначала с брезгливостью, затем с усмешкой тайного удовольствия и озорства, позднее не без мечтательности; в конце концов, временами, озлившись на допросы мужа, стала жалеть, что не уступила, вспоминала находчивые опытные руки, пылкое хвастовство мужской силой. Но о чем тогда, в больнице, она могла еще думать, кроме как о болезни ребенка? Если бы Сослан встретился ей в другом месте, может быть, всё бы вышло иначе.

Однажды в постели она неожиданно для себя самой перевернулась на бок и с закрытыми глазами сказала:

– Я не буду.

– Месячные, что ли?

– Угу.

– Стой! На той же неделе были…

– Я спать хочу.

– Ну это новости! – Слышно было: Виктор сел, наклонился над ней; она плотнее зажмурилась. Тихо спросил то ли глумливо, то ли всерьез: – Ты чо, подцепила чего?

– Ага! – кончиком носа повела по ворсинкам ковра и чуть не чихнула.

– Лен… – он ущипнул ее за мочку уха.

– Не трогай меня! – Она рывком подтянула одеяло. – Будь ты человеком!

Он заворчал, как собака, которая грызет свою цепь, забормотал какие-то проклятия и недобрые обещания, и под эти звуки она со странной отрадой заснула.

С тех пор, когда просто взбредало, или хотела помучить, или в отместку за что-то – она отказывала. Он ворчал, грыз невидимую цепь, но смирялся.

…А в мае восьмидесятого случилось так, что она поехала из Москвы в Пермь.

Закадычная подруга Настя Авдюкова, геолог, три года назад попавшая на Урал по распределению, выходила замуж за инженера-пермяка. Таня оставалась на дневное попечение немолодой соседки Полины Алексеевны и вечернее Вити, благо ехала Лена всего на день плюс два дня в дороге.