Видно было — это прекрасная семья. Жена активно сексуально используется мужем, плодонося и красиво стареясь, как румяное, чуть подсыхающее яблочко. Отец относится к детям как к счастью, а не как к обузе, любит их, прижимает к сердцу публично, не стесняясь чувств. (Ах, где ты, публично целующий детей отец?) Свобода, пение птиц, щебет детей, сексуальные радости — что ещё для счастья надо? Кто знает? Грязные босые ноги — это, может, не самое страшное в жизни. Что они испытывают среди странных русских, смешных, нелепых, недостойных их восточного уважения, добрых к ним, чужакам, и ненавидящих друг друга?

По перрону ходили русские, дивясь, ругаясь, иногда расставаясь с рублишкой в пользу живописной голытьбы. Все были белые, бледные, нездоровые. Одни слишком толстые, рыхлые, с обвислыми животами, другие — слишком тощие от голода, курения, алкоголя. Одни были одеты очень дорого, элегантно. Другие — особенно обнищавшие мужчины и женщины, а также некоторые предающиеся огородным радостям пенсионеры — были одеты плохо, хуже, чем цыгане. Русские были разрознены, одиноки. Иногда слеплены по двое — две подруги, мать и дитя, муж и жена. Очень редко — по трое — семья или три товарища. Большинство курило, воняло дымом и дешёвым пивным перегаром хуже, чем цыгане без бани и горячей воды.

Русские недоверчиво относились друг к другу и не любили детей. Что-то мешало им любить друг друга и активно заниматься сексом. Желание вместо лишнего ребёнка иметь новый холодильник? Побольше тряпья в шкафу? Видно было, что радостный половой акт у них — на вес золота.

Один невзрачный немолодой мужик сказал хорошенькой молодой цыганке, вокруг которой прыгало три очаровательных большеглазых цыганёнка: «Ты дырочку-то зашей. Нарожала, а я должен твоих детей кормить!» Судя по его виду, вряд ли он выкормил за свою убогую жизнь хотя бы одного. Скорее всего сделал на стороне, бросил, алименты платил с зубовным скрежетом. Прожил один с правой рукой, может, какое-то время с рыхлой женщиной, заставляя её быть бездетной. В свои сорок пять он уже старик. Русский русскому — пищевой конкурент. А чужому — добрый дядя.

Все стареют по-разному. Одинаковое лишь в том, что стареют, как деревья. Отпадает всё случайное, остаётся ствол — самое крупное и основное от жизни. В старости все черты утрируются. У кого основным было делание добра — тот так и копошится в заботах и хлопотах, так и копошится. И всё-то у него выходит скоро, ладно, денег на всё хватает. Всё случайное отпало, осталось лишь здание важного и главного, учебник жизни. Они нарастили свой ствол добра и стареют, как дубы, сохраняясь стволом и опадая несущественными ветками. Такие старики обычно похожи на себя в детстве, в возрасте девяти-десяти лет.

А другие, старея, рассеиваются и рушатся всё больше и больше, превращаясь в форменную Бабу Ягу. Видно, плох был тот цемент, на котором была замешана жизнь этого человека. Вместо благородного пути к дао — путь ко лжи, эгоизму и копилке хлама. Ствола-то не было, или был он трухляв; так, от пня жалкого ростки тощие лезут — неприлично молодые на закате жизни, неприлично безнадёжные, не успеющие развиться в дерево и обречённые умереть слабыми и никчёмными. В таких стариках бывшего ребёнка ни за что не рассмотреть. Какое-то ужасное зрелище. Морщины, безумный, недобрый взор или обращённый внутрь себя. Взгляд пизды или разрушившейся кости.

А ведь были и они когда-то детьми.

Что такое эти старики? Не выполнившие поручения и не вырастившие ствола? Или вырастившие ствол зла, выполнившие своё злое и разрушительное предназначение? И что делать с ними, чему учиться у них?

Две дурацкие русские проблемы — «Что делать?» и «Отцы и дети» — одолевают нового русского. «Отцы» Тургенева спрашивали, что делать с «детьми». Нынешние «дети» спрашивают, что делать с «отцами» и их наследством в виде хлама, плохо построенных домов и порушенных ценностей? Рушить, расчищать, строить прочное, облагораживать. Если чёрному, никчёмному человеку дали долголетие, его следует понять.

Любят задавать вопрос: «А вы из самого Питера?» Я не понимаю, что хотят от меня узнать, удивляюсь: «Как это „из самого“? Что вы имеет в виду? Да, из самого» — «Да нет. Вы прямо из самого?» Я опять не понимала: «Вы имеете в виду, из центра ли я или же с окраины города? Ну, раньше я жила в самом центре. На берегу Обводного канала. Две остановки метро до Невского проспекта. Уж центральнее не бывает. Теперь в семи остановках. Хотя это тоже не окраина». — «Ну из самого Питера?» — продолжали что-то выпытывать из меня. Наконец до меня дошло, что пытаются узнать — из Питера ли я или же из пригорода. Не из Пикалёво, или Красного Села, или Пушкина, или Всеволожска ли я. Для них имело большое значение кипение в котле городской жизни, факт проживания «в самом», в самом что ни на есть.

В дальнейшем я не раз сталкивалась с разной степенью в почтении, которое люди испытывали к людям из «самого» центра и к жителям окраин, в пользу первых. «Ну, конечно, эта девушка из самого центра. Конечно, другое образование, воспитание, культура. Это не то, что мы». Эти суждения крайне изумляли меня. Я видела столько серых, невзрачных улиток, алкоголиков, старых дев, вонючих подзаборных спившихся бабушек-туалетчиц, проживавших в «самом» центре, юношей, загнивающих на антиквариате своих предков в квартирах с огромными потолками, бледных детей кавказской национальности, народившихся в извилинах коммуналок, — я видела всего этого столько, что никакой разницы между людьми из «центра» и с окраин я не чувствовала.