Мы с сыном завороженно смотрели на мятущиеся в неволе тени крепких, молодых в основном мужчин. С лицами и движениями нормальных. Издалека, по крайней мере. Обезмужиченная турбаза, переполненная женщинами и детьми. А тут, поблизости, мужской отстойник. Вот где они, милые, скрываются. Во цвете лет, во всей мужской красе. В цепях узаконенной лени. Мужчины, выбравшие не самую лёгкую тропу бегства от жизни. С дистанции хода назад нет.

Хода назад, в рай, нет.

Одна родственница, очень крупная, полная дама в круглых толстых очках, с завитками золотых кудрей, с ножками, ужасно напоминающими ножки Наф-Нафа своим высоким подъёмом и невинной прямолинейностью в коленях, безумно любила своего единственного сына. Юра Солнцев — он был солнцем жизни её, солнышком души. Я, маленькая девушка, лет тринадцати, помню его сорокалетним мужчиной, краснолицым, упитанным, с лоснящимся лицом и озорными в сторону матери глазками. У него было две жены. Первая любила его. Вторая — поощряла его избалованность. Она была богатая разведённая дама, у неё были влиятельные родственники.

Я помню игры матери и сына. Юра, после очередной неудачной выпивки, сидит, выпятив поросячий животик в распахнутой рубашке, и охает, пьёт огуречный рассол. Тетя Катя, озорничая, мешает хорошей мельхиоровой ложечкой горячий чай в своей чашке. Потом, неожиданно, прикладывает разгорячённую ложечку к его розовому брюшку. Вскрики, капризный разгневанный речитатив, грузные шлепки, сочный хохот влюблённой мамаши…

Сын умер раньше матери. Ему было чуть больше пятидесяти. Умирал после инфаркта в полном сознании. Перед смертью решил пошутить с мамой. Стал показывать пальцем на пустоту позади себя, чуть усмехаясь. Мол, не хочешь ли Туда? Нет, не хочешь… А то пойдём вместе!

Что это было? Неудачная шутка избалованного сына? Желание взять её с собой, чтобы без него, любимого, не мучалась? Или злобное раздражение и зависть к тому, что она остаётся, а его забирают?

Она, несмотря на всю любовь к нему, прожила ещё немало без него…

Бывают такие люди, которые так некрасивы, так некрасивы, что словно ослепляют своей некрасивостью. На них больно смотреть. Взглянешь — и глаза опустишь вниз. И больше прямым взглядом не взглядываешь. Только искоса, мельком, исподтишка.

Впрочем, такое же ослепляющее действие производит и красота. Взглянешь и боишься ещё раз. Боишься обжечься об такое совершенство природы.

А остальные — ничего. Можно рассматривать, глядеть в глаза. Наблюдать, изучать, посылать флюиды.

Но некрасивость — это ужасно. Особенно если её можно приукрасить.

На турбазе потрясла одна дама лет пятидесяти. Тощая, как засушенная палочка. Седая и с чёрными усами. А сын у неё — ничего, приятный мальчик. А она, с усами чёрными, выйдет и курит у крыльца. И посматривает, посверкивает какими-то лесбийскими пронзительными глазками. Прямо Зинаида Гиппиус какой-то. Я первое время на неё глядеть боялась, поражённая и загипнотизированная этими усами на материнском лице. Потом привыкла.

Когда хочешь завести кошку, следует подумать, каким он должен быть. Пушистым или гладкошерстным, девочкой или мальчиком, породистым или дворняжкой. Рыжим, серым или белым. Обо всём следует подумать и помечтать.

Дети сильно стали доставать меня. Купи, купи котёнка! Рыжего и курносого. Или хотя бы крысу. Она такая забавная. Можно носить в рукаве.

Решила — с крысой меньше хлопот. Будет сидеть в коробке и тихо поигрывать с хвостом. А котёнок — слишком много проблем. Туалет, питание, несварение желудка, что делать с его яйцами, просьба погулять в визгливых ночных формах и т. д.

Зашли в зоомагазин. За стеклом две крысы. Ужасно тошнотворные. С головами бультерьеров. Голое тело, вытянутое в шнурок. Воплощённая мечта садиста-электрика. Дети заверещали от счастья. Продавец сказала мне тихим голосом:

— Не надо покупать этих крыс. Одна из них старичок. Другая — беременная. Приходите через неделю. Когда появятся крысята.

Я обрадовалась. Иметь дома такую мерзкую тварь, которая будет с надменным прищуром поглядывать на тебя далеко снизу, — нет, только не это.

— Дети, дети! Пойдёмте в другой зоомагазин. Там хомячки, морские свинки, попугаи. Возможно — ужи. Надо всё посмотреть. А потом решить, что нам нужно из зверушек.

Дети согласились. В ближайшем магазинчике было пусто. Мешки с кормами. Поводки. Намордники. Искусственные кости. Всё, намекающее на живность, но при её отсутствии. По прилавку разгуливала простоволосая невзрачная кошка в шикарном ошейнике от блох. Вынюхивала корм из мисок.

Я деликатно пошутила: «Не продаём ли, мол, кошку? За неимением другого верещащего товара». — «Нет, кошечку не продаём-с. Наша любимица. А котёнка — пожалуйста». Вынесли мохеровый клубок чёрного пуха, с золотниками глаз и нитками усов. Устоять было трудно. Все рассуждения о том, что крыса лучше котёнка, что гладкий котёнок — лучше пушистого, что породистый предпочтительнее дворняжки, — всё куда-то исчезло. И суеверное отвращение к абсолютно чёрной масти — тоже.