Отплевываясь и отряхиваясь, мы отправились на площадь Контрэскарп. Люди на многочисленных автобусных остановках с удивлением разглядывали редкий в этих широтах «роллс-ройс». Кафе «На любителя» находилось на своем прежнем месте, и его так и не удосужились проветрить с тех самых пор, как мы с Рене Гилем в моменты острого безденежья хаживали сюда и проводили вечера в плотном воздухе, целиком состоявшем из табачного и винного перегара.

Прислонившись к обитой цинком стойке, Атсон сразу же погрузился в юношеские грезы о временах сухого закона.

– Ник, это было золотое время, – говорил он, рассматривая синий граненый стакан с толстым дном. – Мои девки недавно подсунули мне «Великого Гэтсби».

Это все про меня, Ник, это все про меня!

– Наверняка автор бывал у этой стойки, – сказал я. – Стоял вот здесь же, на этом самом месте…

– Извините, месье, – сказал бармен. – Но месье Фицджеральд никогда не стоял у стойки, а сидел вон в том углу. У него были слишком короткие ноги, – добавил он, как бы извиняясь за Фицджеральда.

– Да, – сказал я. – Для этого марафона у него были слишком короткие ноги.

– Вообще-то за этим столиком не сидят, – сказал бармен. – Но за пятьдесят франков…

– Старых? – спросил я. Бармен расхохотался.

– Ну, до этого мы еще не опустились, – сказал он. – А вашему спутнику не вредно и посидеть.

– В лучшие годы мой желудок вмещал галлон виски, – насупившись, сказал Атсон.

Я взял его за рукав и потащил к столику, огражденному от прочих красным бархатным шнуром.

– Дайте нам по бутылке очень сухого хереса, – сказал я, – и что-нибудь поесть – на ваше усмотрение. Мы сегодня с утра на ногах.

– Про галлон я не соврал, – сказал Атсон.

Его телохранитель у входа, выразительно жестикулируя, беседовал о чем-то своем, профессиональном, со здешним вышибалой.

– Билл, а на кой черт вам телохранитель? – спросил я.

– Таскать кошелек, – расплылся Атсон. – Ненавижу чеки. Государству ни к чему знать, с кем и за что я расплачиваюсь.

– Вы сражались за это государство, – напомнил я.

– Ну и что? – сказал он. – Это не повод для близкого знакомства, – он погрустнел и задумался. – Ник, может вы объясните: почему ни в одном баре, где я сидел, с посетителей не берут по пятьдесят франков просто так? А вот мы отдали – и не жалко.

– А черт его знает, – сказал я. – Вообще-то надо бы. Одно могу сказать точно – сам Фицджеральд не имел в этом деле и одного процента.

– Вот суки, – сказал Атсон.

– Писатель должен жить долго, – сказал я. – Особенно в России.

– Кстати о России, – воскликнул Атсон. – Еще во времена своей молодости я здесь же, в Париже, слышал легенду о русском коктейле, который так и назывался «молодость»… Говорят, что никто не мог устоять на катушках после одного-единственного стакана.

– Коктейль «молодость»? – повторил я задумчиво и внимательно вслушался в звучание. – «Йорз»… А, так вы имеете в виду ерша? Есть такой коктейль. Секрет его мне известен.

– Поделитесь?

– Секрет за секрет. Кто хлопнул Кеннеди?

– Тоже мне – секрет, – фыркнул Атсон. – Вся деловая Америка знает. Ник, а почему это вас интересует? Он вам тоже был должен?

– Не он лично. Должок перешел по наследству от Рузвельта.

– А-а, вот вы о чем… Теперь концов не найдешь. И… э-э… О таких вещах не принято говорить, Ник, но уже, наверное, все равно. Мы взрослые люди. Сколько вы ему дали?

– Двадцать миллиардов золотом.

Атсон откинулся на спинку стула и громко свистнул. Подскочил гарсон.

– «Баккарди», – коротко распорядился Атсон. Гарсон упал духом.

– Тогда водки, – сказал я. – Смирновской со льда. Пива темного, густого, лучше чешского. Нет чешского – тащите немецкое. В крайнем случае – «гиннес», опять же черный.

– И две дюжины калифорнийских устриц, – добавил Атсон.

– Калифорнийские недавно кончились, – нашелся гарсон. – Могу предложить португальские – они ничем не хуже.