За отвагу в деле при Кара-Юрте прапорщик Панкратов был представлен ко Владимиру четвертой степени с бантом, а через год дослужился и до штабс-капитана. Следующий год застал Панкратова уже в Персии в обличии немого и припадочного дервиша, имевшего привычку околачиваться вблизи крепостных укреплений. После этой безумной рекогносцировки капитана отправили пользоваться от нервической горячки на Кислые Воды. Там на балу он неосторожно перебил мазурку у славного Якубовича и, следственно, имел с ним дуэль, после чего они сошлись коротко.

Выйдя по нездоровью в отставку майором и очень кстати получив небольшое наследство от двоюродного дядюшки, Кронид Платонович решил попытать счастья на стезе науки; Петербург показался ему не по карману, и он осел в Первопрестольной, снимая скромную трехкомнатную квартиру на Трубной. Студиозуса из него не вышло, но курс географических наук, вольно прослушанный им в университете, воспламенил его, и вчерашний кавказец всерьез вознамерился отправиться в Русскую Америку. Но судьба, которой он был вечный баловень и любовник, решила подвергнуть его еще одному приключению.

Однажды компании его соучеников удалось затащить нашего героя на новогодний маскарад. Кронид Платонович недолго выбирал костюм: мягкие ичиги, черкеска, бурка и папаха вкупе с накладным носом и страшными ринальдовскими усами составили его. Дополнявший снаряжение огромный кинжал в серебряных ножнах казался бутафорским, но горе тому, кто осмелился бы сочинить по этому поводу пошлую эпиграмму. Глядя на своих легковетреных сверстников, Кронид Платонович вдруг показался сам себе глубоким стариком, а ведь ему не было еще и двадцати четырех. Он уже подходил к ломберным столикам, чтобы повистовать с такими же старичками, как внезапные крики в зале перебили музыку. Свеча – вечный дамоклов меч тогдашних увеселений – опрокинулась на платье юной сильфиды. Окружающие размахивали бестолково руками, отчего пламя лишь усиливалось. Нимало не медля, Кронид Платонович в два прыжка пересек залу, повалил несчастную на пол и укутал ее полами бурки.

Одно пламя погасло – единственно для того, чтобы вспыхнуть другому!..

История эта наделала в тогдашнем свете много шуму. Все пороки, присущие послевоенной молодежи, нашли в ней отражение свое. Но Кронид и Александра ничего этого не слышали и не могли слышать, поскольку никакие сплетни не способны были обогнать влюбленных, несшихся в кибитке и остановившихся только однажды, чтобы наспех обвенчаться в первой попавшейся сельской церквушке.

– Басурманы, – сказал старый князь, выслушав от нежданного зятя его одиссею. В осуждении этом сквозила тайная зависть. – А коли прокляну?

– В Калифорнию поедем, – беспечально ответствовал Кронид Платонович. – Негров разведем, померанцы затеем выращивать…

Князь воздел очи горе. С потолка хитро щурила глаз северная Семирамида. За спиной ее пузырились паруса.

– Наташка! – рявкнул он, тщетно скрывая дрожь в голосе. – Тащи икону!

Явилась икона – уже в полотенцах, как положено. Писана она была еще до раскола и называлась очень кстати – Божья Матерь «Прибавление ума».

Четыре последующих года пролетели для старика словно бы упоительный сон. Снова ожили Сосенки; балы задаваемы были каждую неделю; окрестная дворянская молодежь сделалась без ума от юной супружеской пары. Вернулись от сохи на свои места егеря и псари, немец же управляющий, жестоко высеченный за лихоимство скорым на расправу зятем, рыдая, вернулся в родимый Брауншвейг. Мужички, не дожидаясь экзекуций, как по манию волшебного жезла, вернули все недоимки.

Каменного Приапа в парке откопали, и не зря: сперва Александра принесла двух мальчиков, нареченных Петром и Платоном, потом появился на свет Илья, а летом 1825 года – Екатерина. Счастливый прадед помолодел, выписал из Англии превосходные фарфоровые зубы, перевел крестьян на оброк и целыми днями играл с мальчишками во взятие Измаила. Отошел Петр Зиновьевич тихим августовским полуднем, задремав в любимом вольтеровском кресле с маленьким Ильей на коленях. Светлая его кончина погрузила всех обитателей Сосенок не в скорбь, а, скорее, в тихую печаль; настоящая скорбь поджидала впереди.

Кронид Платонович за всеми хозяйственными делами продолжал внутренно лелеять мысль о Калифорнии и даже составлял военный прожект вытеснения оттудова испанцев. По этому поводу вступил он в переписку с правителем дел канцелярии Русско-американской компании, каковую должность занимал в то время один из предводителей грядущего мятежа Кондратий Федорович Рылеев. В одном из писем наш герой имел неосторожность высказать предположение о возможности учреждения Калифорнийской Республики «без королей, грандов и помещиков», и сего оказалось вполне достаточно, чтобы ему сделаться причислену к заговорщикам. Во время обыска в Сосенках было найдено также письмо его кавказского знакомца Якубовича, на вид вполне невинное и даже фривольное (речь в нем шла то ли об медвежьей охоте, то ли о походе к девкам), но, по мнению следователей, полное вопиющих аллегорий.

Обыску, впрочем, предшествовало молодецкое избиение Кронидом Платоновичем чинов, приехавших в Сосенки для свершения ареста. Фельдъегерь и стражники с изрядно накостылеванными шеями вернулись в Петербург, откуда тут же отряжена была за злодеем полурота гренадер, возглавляемая, волею случая, боевым товарищем нашего героя штабс-капитаном Ступниковым. Панкратов сослуживцу охотно сдался, напоил штабс-капитана заодно с полуротой, попрощался небрежно с семьей и под песни и пьяные восклицания «Эвон! Эвон!» отбыл с эскортом в столицу в полной уверенности, что досадное недоразумение вскорости разрешится.