– Кто там? – тихо спросили за дверью.

– Человеку плохо, – сказал я по-немецки. – Принесите, пожалуйста, воды.

– Пан немец? – поинтересовались там.

– Нет, русский, – я сдержался.

– А пан, которому плохо, он тоже русский?

– Нет, он как раз немец.

– Так пусть ему и дальше будет плохо, – и шаги зашуршали обратно.

– Сволочь, – сказал я вслед.

– Не надо, Николас, – тихо сказал фон Зеботтендорф. – Я… обойдусь. Но они здесь… они еще… – он закашлялся.

– Ну уж нет, – сказал я. – Пусть в этом доме никогда не будет свежего молока…

Я присел на корточки и гвоздем начертил на стене у самой земли перевернутую руну «Йеро». Теперь, пока хозяин не удосужится побелить стену…

– Вы страшный человек, Николас, – сказал Зеботтендорф. – Ну, а теперь вы понимаете, почему мы их не любим?

– Нет, – сказал я. – Немец бы натравил на нас еще и свою маленькую серую с подпалинами собачку…

– И правильно бы сделал, – вздохнул Зеботтендорф. – Ходят тут всякие…

– Вам уже лучше? – спросил я.

– Лучше, – сказал он. – Почти хорошо. Злость – самое действенное из лекарств.

– И как вы с таким характером прошли посвящение, не представляю, – сказал я.

– По меркам семнадцатого века мой характер считался золотым… Почитали бы вы тогдашних гуманистов.

– Да я читал…

Фон Зеботтендорф, кряхтя, поднялся, и мы медленно направились в сторону Altenschule. Там, позади нее, на древнем кладбище, должен был ждать нас рабби Лёв.

После сумрака улочек открытое пространство кладбища казалось окутанным ослепительно-белым полутуманом. Пахло сгоревшими листьями. Сторож прошаркал своей метлой рядом с нами, даже не взглянув в нашу сторону. Росту в нем было примерно метр двадцать. Огромный горб свешивался набок. Небо было странного цвета: сиреневое с сединой. Солнце словно растворилось, поэтому мы не отбрасывали теней. В Тинской церкви зазвонили к обедне, и светящийся туман в такт ударам колоколов заколыхался.

– И где мы должны искать этого старого жулика? – пробормотал фон Зеботтендорф.

– Думаю, он подойдет сам…

– В конце концов, Николас, это унизительно.

Я вспомнил прошлогоднюю львовскую встречу и решил воздержаться от комментариев.

– Напрасно вы это все затеяли, Рудольф, – сказал я. – Не отдаст он вам ваши буковки. И напрасно вы вечно требуете в посредники меня… У меня и своих дел полно. К шаолиньским монахам, например, все никак не соберусь…

– Да, – сказал барон. – Вам это тоже уже надоело. Я очень хорошо понимаю вас.

Вот что бывает, когда подлинный мастер начинает ставить национальные интересы выше интересов братства. Сразу возникает узость мышления, сварливость, старческая подозрительность…

– Можно подумать, что в Туле сидит космополит на космополите.

– Но вы же осознаете, что все рано или поздно должно влиться в предначертанное арийское русло! Зачем же нам тратить силы и дни напрасно?

Я вздохнул – как мог выразительно.

Полукруглые надгробия несли в себе такой груз спрессованной вечности, что, попади мы, выйдя с кладбища, в Прагу времен Карла IV, я бы не удивился.

Напротив – удивление вызовет трамвай или белый «мерседес-бенц»…

По аллее навстречу нам быстро шел. почти бежал узкий человек в черном лапсердаке.

– Господа, господа! – быстро заговорил он. – Я понимаю, вы ждете рабби Бен-Бецалеля?

– Да, – сказал я. – Мы посланники королевы Елизаветы. Меня зовут доктор Ди, а это мой приятель Эдуард Келли…

Он посмотрел на нас дико, потом рассмеялся.

– А, вы шутите! Спутник доктора Ди должен быть корноухий! Господин фон Зеботтендорф, господин Гумилев! Рабби просит у вас прощения за свое непредвиденное отсутствие. Сегодня утром ему пришлось срочно выехать в Иерусалим…

Даже по моему мнению это выходило за всяческие рамки приличий.

– Передайте вашему рабби, – барон побелел от ярости, – что этот его непредвиденный отъезд обойдется ему в цену, которой он никогда не сможет заплатить.

Это было одно бесконечно длинное немецкое слово, и оно прозвучало, как древнее проклятие. Посланник попятился.

– Пойдемте отсюда, Николас, – барон опять держался за сердце. – Мне надо сесть…